И, наконец, прозвучали слова, которые я слышу до сих пор…
– Куда же вы подевались?
Самое горькое то, что в этих словах не было укора или обиды. Да, опять простодушная доверчивость, недоумение – может, случилось нечто такое, чего мы не знаем? И нам оставалось только разводить руками и моргать виноватыми своими глазами.
Но договорились – встретиться летом в Москве.
Во времена наших добрых с Вьетнамом отношений МИД России располагался в роскошном особняке дипломатического квартала Ханоя, в самом центре города. Но предыдущий президент (имя его я знаю, но стараюсь забыть, как говорили римляне) решил, что это нам ни к чему. И теперь посольство великой России на окраине города, в спальном районе Ханоя. Нечто похожее случилось и с базой в Камрани. И на Кубе.
Так "отступала грозная броня".
Слова давней песни вспомнились не случайно. После деловой встречи Союз писателей Вьетнама пригласил нас на ужин. И обсуждение животрепещущих проблем наших взаимоотношений продолжалось на более доверительном уровне. Во всяком случае, программа пребывания делегации вьетнамских писателей в России этим летом в общих чертах была составлена и должным образом скреплена тостом искренним и великодушным.
И тут выяснилось, что председатель Правления Союза писателей Вьетнама Ху Тхин – бывший танкист. И в подтверждение он на чистом русском языке пропел … "Мчались танки, ветер поднимая, наступала грозная броня, и летели наземь самураи под напором стали и огня!" Я люблю эту песню, знаю её до последнего слова и следующий куплет мы пропели уже вдвоем под восторг всего зала… "И добили – песнь тому порука, всех врагов в атаке огневой три танкиста, три весёлых друга – экипаж машины боевой!"
И тут выяснилось, что Ху Тхин написал вьетнамскую песню о танкистах, такую же победную, только у него в танке не три, а пятеро танкистов – вьетнамцы поменьше ростом. Он же написал музыку, и в этот потрясающий вечер исполнил песню. Я опять ему подпел уже на вьетнамском языке, который слышал первый раз в жизни.
– Как вам понравилось моё произношение? – спросил я, когда стихли овации.
– Это было прекрасно! – великодушно ответил Ху Тхин. – Подобного исполнения я никогда не слышал. Мне даже показалось, что у вас несколько южные интонации.
И тут выяснилось, что через два дня мы вылетаем на крайний юг Вьетнама, в центр партизанского движения, в Хошимин. Шёл январь, и температура там была 39,5 градусов, а температура воды в Южно-Китайском море – 28.
А помните недавние времена, когда мы, пристыженные собственной неполноценностью, в угоду заокеанским ценителям наших песен меняли слова, вычёркивали всё, что они могут не одобрить – очень хотелось понравиться, да, Борис Николаевич? В угоду японцам не решались произнести слово "самурай", в угоду немцам коверкали священные строки, опасаясь, что им не понравятся слова, с которыми побеждали наши отцы – "Артиллеристы, Сталин дал приказ!"
Вьетнамцы тоже громили самураев, а сейчас у них с Японией вполне дружеские отношения. Но они не стесняются произносить истинные слова песни – "И летели наземь самураи под напором стали и огня".
Но, кажется, что-то меняется в нашей нравственной атмосфере, свежие ветры подули.
Дай-то Бог!
Наш волшебный вечер продолжался. После ужина решили пройтись по ночному Ханою. Жизнь кипела и в позднее время. Клокотали котлы на тротуаре, вокруг низеньких столиков на асфальте сидели весёлые мужчины и женщины, пылали костерки, и поднимался дымок от вогнутых сковородок с жареными каштанами.
Очень много лавочек с живописью. Масло, гуашь, карандашные наброски. Много копий Ван Гога, Гогена, Матисса, других импрессионистов. Это то, что оставили французы после своего здесь пребывания. Кстати, и гостиницы украшены не экзотическими вьетнамскими пейзажами, а копиями картин тех же художников.
Ну, что ж, не самое худшее напоминание оставила о себе Франция.
Зашли в одну из лавочек. Узкое помещение, высокий потолок, стены сплошь увешаны картинами. Художники, судя по всему, не заканчивали наших художественных институтов и потому писали, кто как мог. Хозяин, прислушавшись к нашему разговору, осторожно приблизился.