А потом прошёлся целебным целительным дождём по всему лесу, вспрыснул противоядие и могучей реке. Природа ожила, люди ожили. Звери ожили.
Жизнь в лесу продолжалась. Довольный и усталый заяц отпраздновал выздоровление в доме охотника, потом небесная собака проводила его по лунному лучику до своего домика под коричным деревом.
(обратно)
Виктор Бараков Н.А. ЗИНОВЬЕВ. Я – РУССКИЙ
Н.А. Зиновьев. Я – русский. Стихи. – Майкоп: ОАО “Полиграфиздат “Адыгея”, 2008. – 320 стр.
"Такого поэта в России больше нет", "сравнить его не с кем" – эти и подобные им изречения с завидным постоянством появляются в статьях и заметках о кубанском лирике Николае Зиновьеве.
Поражает единогласие пишущих о нём: все, как один, слишком скупо и почти безучастно сообщают о его личности. Быть может, неприметная внешность тому виной: скромный, даже застенчивый облик (несмотря на сократовский лоб), тихий голос, спокойный и незлобивый нрав... Между тем в общении Зиновьев несколько иной. Кротость и безмятежность его только внешние – внутри бушует настоящая буря.
И ещё одно обстоятельство, причём самое важное, отвлекает от его персоны: слишком хороши и удивительны его стихи. Их с нетерпением ждут, читают и перечитывают, и каждое последующее обращение к ним открывает всё новые двери на пути к чему-то очень и очень важному.
Почти за двадцать лет Николай Зиновьев опубликовал восемь поэтических сборников. "Я – русский" – девятая книга поэта. В неё вошли избранные стихотворения, написанные Зиновьевым за последние двадцать лет.
Нынешнее рубежное и смертельное время, увы, ни с чем не сравнимо: ни с меланхолическими семидесятыми, ни с танцующими и безрассудно-расточительными восьмидесятыми... Нечто жуткое, злобное, с грохотом взрывов и молчанием ягнят вошло в закатные часы северной "странной страны": "Необычная эпоха, / Несуразные года!"
У монахов есть молитвенный подвиг общения с Богом. У поэтов свой подвиг самоотречения. Поговорив с Небом в согласной тишине, они выходят с жертвенной и пламенной проповедью к людям. Николай Зиновьев проникает своими стихами в самую душу русского человека, страдающего, растерянного, упавшего нежданно-негаданно в самый разлом времен.
Память для поэта – чуть ли не последняя отрада, он помнит спокойное дыхание могучей Родины, слышит прозрачную мелодию детства, но и её заглушает пронзительно щемящая нота:
Мы спали на русской печи,
Счастливые русские дети.
В печи мать пекла калачи,
Вкусней не встречал я на свете.
Ты, память, давай не молчи!
Как вены, вскрывай свои дали
Про то, как на этой печи
Мы русские сказки читали.
Где нынче та русская печь?..
А там, где и русская речь.
Жажда правды в поэзии Зиновьева вполне сопоставима с христианским подвижничеством: "Блаженны алчущие и жаждущие правды". Поэт не осуждает, не кликушествует, он обличает:
Уберите лавровый венец –
Никогда не ходил я в кликушах,
Но я знаю, что света конец –
Воцарение тьмы в наших душах.
Он проповедует, не зная покоя, и платит за это самую высокую цену, ведь он пишет кровью собственного чуткого сердца, а значит, добивает и его своей неизбывной мукой: "Ведь душа лишь болью / Выдаёт себя".
Сентенция "все поэты – пророки" давно стала банальностью, но, если вдуматься, есть в ней какая-то великая и страшная тайна. Не случайно мистическая мудрость ветхозаветных старцев воскресает и в пророчествах нового времени:
И понял я на склоне дня,
Когда закат тёк речкой алой, –
Не я свой крест, а он меня
Несёт по жизни небывалой.
(обратно)
Евгений Нефёдов ВАШИМИ УСТАМИ
ЧУДОЗВОН...
Ударяю в колокол набатный!
А выходит тихое “блям-блям...”
Анатолий ГОРЯИНОВ
Ударяю в колокол однажды –
Чтоб набат разнёсся от него!
Но гляжу: совсем никто из граждан
Не услышал зова моего.
Что такое? В чём, смекаю, дело?
Или это колокол не тот,
Или сам – звонарь я неумелый,