в Англии
было удалено упоминание о Холокосте
из школьных программ,
под предлогом, что это
оскорбляет
мусульманское население,
которое утверждает,
что Катастрофы
никогда не было.
Это грозное предвестие
того ужаса,
который постепенно овладевает миром,
устрашающее свидетельство
той лёгкости,
с которой страны
сдаются перед ним.
Прошло более 60 лет
с момента окончания
Второй Мировой войны в Европе.
Это напоминание –
с целью создания
цепочки памяти,
памяти о 6 миллионах евреев,
20 миллионах русских,
10 миллионах христиан,
1900 католических священников,
убитых, замученных,
изнасилованных,
сожжённых,
умерших от голода
и униженных фашистами!
Теперь, более чем когда-либо,
крайне необходимо сделать всё,
чтобы мир
никогда не забыл об этом.
(перевод с испанского)
Андрей РУДАЛЁВ ВДОЛЬ ОГРАДЫ
Майю Кучерскую принято хвалить. Критикуя её, легко прослыть ретроградом и обскурантистом. Она подвизалась на территории, на которую не каждый литератор решится запустить свою ногу. Рассказывая о церковной жизни, она не то чтобы чувствует себя монополистом, но, по крайней мере, достаточно уютно. Сначала много восторгов было по поводу "Современного патерика", потом увеличенный вал эмоций вызвал её роман "Бог дождя". Но лично меня в ней многое настораживает, особенно демонстративная религиозность, причём религиозность далеко не каноническая и спорная. Я бы даже сказал, провокационная.
"С некоторых пор Майя Кучерская считается у нас едва ли не главным специалистом в делах церковных. Но, читая её, порой ловишь себя на мысли: а насколько сама она верующий человек? И что для неё церковь – храм или что-то вроде объекта "фольклорной экспедиции", где можно "набрать материал" для будущих писаний?" – отметила Светлана Шишкова-Шипунова в статье "Возвращение "батюшек"" (Знамя, 2008, №2). На мой взгляд, это высказывание достаточно точно характеризует творения Кучерской.
Протоиерей Андрей Ткачёв назвал свою реплику по книге Кучерской ""Из пушки по воробьям". Несколько претензий к Майе Кучерской" (http://www.lepta-kniga.ru/ncd-5-11-245/cafe.html). По его мнению, в "Боге дождя" содержится "подвох", который состоит в том, что образ Православия, представленный в нём, далёк от реальности. Скорее это определённое и довольно узкое восприятие его: "Вся православная среда в пространстве книги – это среда косящих под православие московских интеллигентов".
Этот кружок "косящих" давно уже пытается типизировать своё восприятия веры, сделать его универсальным, хотя в реальности он всё более походит на сектантскую односторонность и систему подмен.
Ткачёв также сравнивает подход к демонстрации личной драмы героини романа с заработками на уродствах и личных трагедиях цирковых карликов и довольно резонно спрашивает у автора: "Почему бы не сжечь – а-ля Гоголь – свои писания?", подспудно намекая на необходимости чувства ответственность писателя за своё слово.
"Бог дождя", по мысли протоиерея, попросту личный девичий дневник, который однажды был отрыт из кучи забытого хлама и явлен на свет Божий под ходовой вывеской романа. Отсюда и возникает вопрос, который нельзя не задать: "Зачем доставать из пыльных чемоданов надрывную юношескую прозу десятилетней давности?" Ни "рецепта исцеления", ни путей выхода из обрисованных Кучерской духовных тупиков, в книге нет. "На грязь можно смотреть без страха, когда в кране есть горячая вода, а на полке в ванной стоит полная пачка стирального порошка. Ни порошка, ни выхода, ни лекарства в книге Майи Кучерской нет" – так достаточно образно высказался отец Андрей.
Вместо этого вниманию читателя предлагаются, к примеру, скоморошьи потешки над распространёнными околоцерковными суевериями: "После Причастия руку священнику не целуют, а пищу с косточкой не едят. Если всё же пришлось, косточки выплевывай и сжигай в костре. Нет костра, можно сжигать прямо дома, пользуясь пепельницей или спичками. Зубы в день Причастия вечером не чисть. За соблюдение мелочей – страх Божий". Как же без этого обойтись? Ведь они срывают покров с православной обрядности, делают её более приземлённой и показывают всю их смехотворность.