Не отсюда ли и по-классицистски прямолинейная характеристика персонажей: чёрные и белые, хорошие (отец Пётр) и дурные (Ефремов и его окружение, митрополит, губернатор). Только один Ваня, под конец повести осознавший собственные заблуждения, из "чёрных" переходит в "белые". Кстати, единственно удачный образ в повести – маленький Андрюша Дубинин, умственно отсталый, но честный мальчик, искренне написавший в школьном сочинении: "Моя мама ходить на завод. У моей мамы есть подушка. Я верю в сказки. Баба-ига бываит".
Ваня Соколов оказался вовсе не чародеем. Все чудесное, что, как ему казалось, случалось с ним в жизни, нашло рациональное объяснение. Повесть принадлежит перу разочарованного ребёнка, который, кажется, понял, что нет на свете ни чудес, ни бабы-Яги, но не нашёл в себе мужества признаться в этом. Поэтому финал повести банален и неубедителен: "Ваня прислушался к сердцу и обнаружил: из груди пропала змея цинизма. Змеи не было… "Наверно, пропажа змеи – главное чудо моей жизни", – подумал Иван Соколов, двадцати семи лет отроду".
Нет, не было у Вани в сердце никакой змеи. Герой "Чародея" вовсе не циник. Обыкновенный рефлексирующий интеллигент, каких в нашей литературе и без него хватало, разве что чересчур инфантилен.
(обратно)
Андрей Рудалёв ИСПЫТАНИЕ ЧУДОМ
Сергей Шаргунов. Чародей. Континент, № 135 – 2008.
Это первая заметная публикация Сергея Шаргунова после возвращения из эмиграции большой политики. Чуда не произошло. Юный и немного наивный волшебник был цинично исторгнут, как инородное, внеструктурное тело из тучной плоти легитимной российской политической массы. Возможно это ситуация временная, возможно через дефрагментацию и переформатирование этой самой стерилизованной политики последует новое вторжение в неё. Время покажет. А сейчас Сергей, как и герой "Чародея" москвич Ваня Соколов понял, "что влез не туда".
Однако в повести нет вполне ожидаемой злобы, истового желания скорого реванша и мести за крушение больших политических надежд. Вместо этого – ощущение личного прозрения, освобождение от чар, от сна. Возможно даже уловить некоторые нотки покаяния за временные блуждания в тамбовских лесах бизнес-политики. Конечно, можно говорить, что здесь нет особых открытий, что "Чародей" идёт в русле предыдущих повестей Шаргунова и читателя, знакомого с его творчеством едва ли сможет поразить. Можно обвинять в бесконечном топтании на месте и отсутствии творческого прогресса. На мой же взгляд, повесть эта крайне важна как этап эволюции авторского мировоззрения и, действительно, вслед за Романом Сенчиным я бы сказал: "будем ждать продолжения" ("Простая история", Литературная Россия, № 25, 20.06.2008).
Сейчас в литературе создаётся и активно культивируется типаж, достаточно далеко отстоящий от классического "лишнего человека". Здесь вовсе не обязательно, что герой изгой, он может быть вполне вписан в среду, но что-то живое в нём, природа, чудо, будто противится общей инерции и делает из него отщепенца, маргинала, юродивого.
Рассказ "Маргинал" Александра Карасёва, повесть "Лёд под ногами" Романа Сенчина, роман "Матисс" Александра Иличевского или "Пурга" Германа Садулаева – везде ощущается определённая общность героя, который чувствует, что попадает в совершенно не героическую канву, начинает привыкать жить фоном. Противоядие от этого находится только в социальном нигилизме. Появляется формация новых чацких, которые в один момент впадают в сумасшествие и начинают бешено чесаться от этого мира-привычки. В "Чародее" Шаргунов также пытается показать нам героя, который "стал рабом фона". Реальность здесь, будто медуза Горгона, от взгляда которой каменеешь, превращаешься в неодушевлённый предмет.