Нам с рожденья оно, как призвание,
Что судьбою легко единит
Всех бродяг, бескорыстных злодеев,
Горлопанов, поэтов, лжецов,
Горьких пьяниц, что всё в жизни смеют,
Нищих зодчих роскошных дворцов,
Что с судьбою, как в кости, играют,
По подвалам признания ждут
И без знанья о том умирают –
Воздадут или не воздадут.
И какое бы ни было чувство,
С ним по разуму не совладать –
Быть Жидом стало родом искусства,
Но без права его выбирать.
ПРИЮТ
Ну, прощайте берёзки и рыжики.
Низко кланяюсь вам на лету,
Сбросив старую шапку из пыжика
В Таиландском аэропорту.
Пусть дорожка не мною проложена,
Да длиной в пятьдесят с лишним лет.
Я сюда теперь рукоположенный,
Во второй на земле Новый Свет.
Моя келья не в башне Иванова,
Этих стен ледяную пастель,
Каждым утром рождённую заново,
Никогда не святил Коктебель.
Но с балконного многоэтажия
Слышно, как привезенный с морей
В камнях дух, похороненный заживо,
Перекличку ведёт площадей.
И сквозь сумрак, в рассветном тумане
Юрика золотой головой,
Всё качает, качать не устанет,
Отворяет простор голубой.
Зданья в призрачном столоверчении
В каббалический строятся ряд,
Как монахи в молитвенном рвении,
Про себя монотонно твердят,
Обещают мне то, что забыто
Распростилось, ушло, не сбылось.
То, что в памяти прочно закрыто
И, казалось, с собой не бралось...
Аскетизм мне щитом в оправдание.
Но, похоже, надеялся зря.
И желанья и полужелания
Всё бегут, догоняют меня.
ГОРНАЯ ЭЛЕГИЯ
Табун лошадей закусил удила.
Такая дорога, что чёрту мила.
Несутся вприсядку тасманские ели
Под свист залихватский цыганской свирели.
И рокот тревожный басовой струны –
Ревущих колёс посреди тишины.
Кружит, словно в вальсе седая гора,
Сегодня любовник, чур, буду не я.
Скала подступает, душа в каблуке
И нить Ариадны зажата в руке.
Но если раз сто перевалишь гряду,
Но если проедешь сквозь эту беду,
В избушке смолистой, в дремучем лесу
Получишь на ужин фасолевый суп,
Бумажный стаканчик с игристым вином
И чай в котелке с закоптившимся дном.
А завтра тропинка приткнётся туда,
Где бурно по скалам струится вода,
Где сумрак провалов под куполом сфер,
Где звёздное небо во мраке пещер.
И вспомниться может покинутый край
В местечке со странным названием Рай,
Где травы по пояс, где липы в цвету,
И пчелы сосут медовую росу.
И будет журчать за стеною река,
Деревья вершиной качать облака,
И будешь, под бархатный шёпот струны,
Петь грустные песни далекой страны.
И станет на сердце от песни теплей
И сердце подскажет – всё будет о`кей.
Пусть время умчится, пусть двинется вспять
Но будут по-прежнему горы стоять,
Деревья в обхват подпирать вышину,
И будут мужчины ходить на войну.
(обратно)
Владимир Дубоссарский “КРОМЕ СЕБЯ САМОГО...” отрывки из романа
На экране телевизора лица солдат плохо различимы. На танках и самолётах есть эмблемы, на людях – нет. Или не видно. У всех – автоматы, у всех – каски. Лица под касками – хмурые, мрачные, злые. На экране злость израильская не отличима от злости сирийской. Я не могу отделаться от жуткой мысли, что это мой внук целится в мужа моей внучки, потому что тот выстрелит вот-вот в него самого. Из Австралии всё это кажется адом. Оттуда Австралия, наверное, кажется раем.
Если бы кто-то в детстве наворожил мне, что я буду встречать Новый год в тридцатиградусную жару, я сочла бы это сказкой. Если бы кто-то предсказал, что все окружающие меня люди будут праздновать Рождество Христово на две недели раньше меня, а моя собственная семья вообще не будет праздновать, я бы решила, что это – бред. Если бы кто-то напророчил, что мои дети будут жить по разные стороны планеты, я бы назвала это жестокой выдумкой.
Сбылось всё – и выдумка, и сказка, и бред. Одно утешение – мой сын и моя дочь могут писать друг другу, и пишут они по-русски, и письма эти, вопреки цензорам, границам и морям, доходят до адресата. Пусть с опозданием, пусть через месяцы – но доходят. Мои внуки такой возможности лишены, хотя они гораздо ближе друг от друга, чем их родители – часа два-три поездом, меньше, чем от Сиднея до Канберры. Только поезда там не ходят. Между моими внуками – колючая проволока, мины, ненависть. И ни один из них не празднует Рождество нашего Спасителя, хотя живут они на земле, по которой Он ходил. И писем они друг другу не пишут. Вместо этого мои внуки пишут мне, отделённой от них пятнадцатью тысячами километров. Мне – в другое полушарие. Благодаря мне, у каждого из них на столе – семейные фотографии друг друга. А может быть, на стенке? А может – в альбоме, в ящике, спрятанные, чтобы случайно, отвечая на невинный вопрос знакомых, не проговориться, что это – фотографии врагов? Боже великий, боже праведный! Когда я покидала Киев той октябрьской ночью, в 21-м, я думала, что мир уже дошёл до самой последней стадии безумия – nec plus ultra – после которой возможен только откат назад, к какому-то подобию нормальности. Как неправа я была! Мой внук может ездить по всему миру – но он не может съездить к своей единственной сестре, потому что её новая родина хочет уничтожить его новую родину. И он не может навестить свою настоящую родину, потому что та, ослеплённая собственным величием, помогает согражданам его сестры в их устремлениях уничтожить брата. Страна, где я родилась, жаждет погибели моего внука!