И твоими – с Галей и Олежкой.
Я намерена навестить Ромочку опять, как только это безумие там остановится. Алёша, братик мой, почему это так должно быть? Почему твоя страна помогает врагам твоего сына? Почему единственный сын не может приехать на похороны собственной матери? Почему твоя жена ни разу не написала ни строчки – ни мне, ни даже маме? Почему ты редко пишешь?
Алёша, родной, мы с тобой теперь – единственное напоминание друг другу о том, что наша мама жила, существовала, мыслила, любила, и что она очень любила нас обоих. Ты не представляешь, в каком я одиночестве сейчас, когда оборвалась последняя ниточка, связывавшая меня с моим детством, с теми годами, когда я ещё была Vera Fomin. Мы с мужем всё больше отодвигаемся друг от друга, хотя и живём под одной крышей нашего огромного, богатого и пустующего дома. У Эстер – свой дом, свой муж, свой ребёнок, своя жизнь. Роберту мы купили квартиру в центре Сиднея, он живёт обычной здесь жизнью девятнадцатилетнего студента. А я – одна. Без мамы, без папы, без брата…
Алёшенька, я знаю, что ты, как и все у вас там, – атеист. И всё-таки – молись за упокой души нашей мамы. Это была душа человека, который всех любил, старался всех понять и потому – всем и всё прощал. Кроме себя самого.
Kisses. Vera 19 октября 1973 г.
-------------------------------------------
Здравствуй, сын! Посылаю тебе фотографии, сделанные на праздновании моего 60-летия...
Мы опять остались одни. Наша жизнь сейчас – это одно непрекращающееся ожидание писем – от тебя, от твоей сестры, от твоего брата. К сожалению, наш почтовый ящик пребывает пустым гораздо чаще, чем наоборот. Я защитил докторскую, хотя, признаться, я до сих пор не уверен, была ли в этом крайняя необходимость – если не считать, разумеется, прибавки к зарплате. Наверное, где-то, в чём-то, кому-то мой опыт может пригодиться – к сожалению, человечество продолжает попадать под грузовики, лететь с лестниц и наживать себе язвы. Об уходе на пенсию я и не помышляю, ибо мои лёгкие лишатся воздуха. Все мои коллеги-сверстники, перейдя пенсионный рубеж, немедленно, на другой же день устроились на новые должности – они работают дедушками и бабушками на полную рабочую неделю. Без выходных и больничных. Для нас с Галей судьба сделала эту работу недоступной. А может быть, не судьба, а мы? Мы сами? Я ловлю себя на том, что завидую досмерти каждому, кто идёт по парку, ведя за руку сына или дочку своего сына или своей дочери. Может быть, когда-нибудь, наконец, Олег…
Извини за сумбурность. Пиши, сынок, пиши почаще. Уже шесть лет, как мы расстались. Нас с Галей очень, очень волнует погода в ваших краях, особенно вероятность грозовых бурь.
Рома, говори со своими мальчишками по-русски.
Обнимаю тебя –
твой отец
2 июля 1976 г.
(обратно)
Василий Дворцов ЛИРИКА РАЗНЫХ ЛЕТ
***
Где моя Родина, где ты?
Годы пройдя и пути,
В талых апрельских рассветах
Сердце устало в груди.
Я не нашёл тебя в поле –
В солнцем окрашенной ржи
Ты в васильковой короне
Не преломляла коржи.
Ты под дождливой остудой
В даль не звала рыбарей,
Берестяною посудой
Зябь не пила ноябрей.
И где пурга заносила
Босых, бездомных калик,
Где же была твоя сила,
В смерть утешающий лик?..
Я поистратился в вере
В добрые сказки свои.
С каждой нуждой и потерей
Горше чужие огни.
Но и роптания реже,
Сердце устало в груди...
О, моя Родина, где же,
Где я тебя проблудил?
СОНЕТ
Агаты волн под жемчуговой пеной,
И острый дух солёной чешуи,
И чаек клики, и слюды огни…
Вновь – за руном, за славой, за Еленой…
Даря ветрам союзы и измены,
Ловя в щиты величие зари,
Плывём на зов невиданной любви,
Платя судьбе неслыханные цены.
И нет преград искателям чудес.
Ни буйный Понт, ни козлоногий лес,
Ни крики мойр нам не остудят жажды.
Из нас любой отчаянно играл,
Чтобы насмешливо сказать однажды: