Качает в седле пастуха.
Щегол – небольшой небожитель –
Счастливую песню ведёт.
Эх, други мои, не божитесь,
Что знаете всё наперёд.
Не чаете здесь изумиться?
Бежите к себе в города?
Щегол – неприметная птица
Туда не споёт никогда.
Смотрите, здесь лирике место.
Здесь промысел божий в стогах.
Двум божьим коровкам не тесно
На лирообразных рогах.
На сломанной сенокосилке
Курить примостился печник.
Все мысли его – о бутылке.
А это ведь – только начни.
Рябая доярушка – Глаша,
С лицом, будто пашня, жена.
– Ну, Паша, – тихонечко скажет, –
Туды-т твою мать, сатана!
Что скажете? Гнать их в музеи?
В читальный их зал, как в тюрьму!
Пущай там стоят и глазеют
И, может быть, что-то поймут?!
Не выйдет. Вот это – не выйдет.
Толстой, Достоевский – к чему?
Их с детства, как пулей навылет,
Судьбой научили всему.
Родились в деревне на гибель,
В деревне, почти что в хлеву.
Деревья ветвями нагими,
Толкут в небесах синеву.
На всех – разве хватит объятий?
Ну как? Как они проживут?!
Да есть у них странный приятель,
Который родился в хлеву.
За Глашкой, брюхатою двойней,
Опять отработавшей в ночь,
Толстой с Достоевским подойник
Несут, чтоб хоть чем-то помочь.
***
Проходят дни. А мне не жалко.
Часов не наблюдаю просто.
Мой старый мир – кресло-качалка –
Мне по размеру и по росту.
Душе уютно и просторно.
В моих руках мелькают спицы –
Взялась за свитер я во вторник:
Душа
обязана
трудиться.
На свете войны и пожары –
Мне спицы в кровь исколют руки.
Я боль стерплю. И мне, пожалуй,
Уже привычны эти муки.
И если вдруг убьют кого-то –
В моих руках порвутся нити.
Я подвяжу. Родится кто-то.
Соединится цепь событий.
Замкнётся круг. Проступят руны.
Качнётся кресло гибкой ивой.
Я навсегда останусь юной.
Любимой всеми. И красивой.
***
Среда –
дожди:
от края и до века,
Все ожиданья старше человека –
Я жду погоды, сидя у воды.
Пускай себе мелькают дни недели,
Я здесь сама –на дне своей постели,
На дне чуть-чуть любви и красоты.
По радуге, по радужке скользя,
Весь мир забыл, что в мире есть "нельзя",
И это небольшая, но победа,
А, значит, – волноваться не с руки,
Как крылья отрастают плавники,
Чтобы перемещаться в жидких средах.
Я открываю рот. И закрываю.
Со стороны вам кажется – зеваю.
А я на самом деле – говорю.
Слова в воде.
В них даже больше смысла.
Вода не молоко – она не скиснет.
А если много пить – почти что брют.
Стучи, греми –да здравствует потоп! –
Дыши, живи, покуда жив, а то
Тебе не хватит капельки свободы.
Летают рыбы. Плавают коты.
Апофеоз чудес и красоты.
Апофеоз познанья. И природы.
***
Снова Луны на грош миру в карман ночей,
Этим он и хорош, что до сих пор ничей.
Хочешь владеть –владей, овладевай, влачи,
Нитку в ушко продень, шпульку поставь – строчи.
Жизнь уж давно прожгла сотней своих светил –
В сердце войдёт игла. И запоёт винил.
Карелия
(обратно)
Никита Людвиг “ЗА-ЛА-ТАЯ ГА-ЛА-ВА...”
***
эй, президент, верните званье русский
в мой паспорт – на заглавную страницу.
космополиты пусть потрясывают гузками,
мочась в сортирах пидарских столиц,
а мне – в родном краю, за этим словом на генах выдолблен кровавый лёд
Ледового побоища – Чудского,
где Невский Александр тевтонов рвёт.
за этим словом полудохлые французы
с поклоном низким клянчат: "Cher ami...",
и казачки в Париже: "Bistro – кушать!" –
их, шаромыжников, научат