– Фью-ить! Да ты, по ходу, Васильич, крутой парень!
А как залыбился от счастья Колобов, он прямо засветился весь, как неожиданно вспыхнувшая неоновая лампочка. Поблескивал глазёнками, а были они у него синие, ещё не выцветшие, не потухшие.
И они пошли. Оказалось, что Колобов почти не уступал в росте Борисычу, что он тоже строен, прям, не сутул, вот только вял, нет в его походке той жизненной силы и спортивной упругости, как у Борисыча. Но и он не последний замухрышка-запёрдыш в этой дыре, не стыдно пойти за такого.
Хорошо было идти рядом с Борисычем – радостно, приятно. С таким здоровым, красивым, умным. Волна благодарности распирала Колобова. Неоплатным должником чувствовал он себя перед Борисычем. Ну что за парень такой Борисыч? Ну кто ему Колобов. Местный бич, забулдыга, случайный человек. А поди ж ты, заботится, как о родном брательнике. Выходит, что не случайный. Выходит чем-то взял его Колобов. Отличный парень Борисыч.
– Стой, – прервал раздумья Колобова Борисыч. – Пришли.
– Да вроде не тот дом-то…
– Ты что, не смекаешь?
– ?!
– Мне ж на разведку сходить надо, может у них гости.
– А, верно. Ну давай, я здесь подожду.
Борисыч скрылся за углом, а Колобов присел прямо на траву и стал ждать. Было уже темно, над лесом зависла широкомордая луна, смотрело светло и весело, обливая окрестности голубой глазурью. Сердце у Колобова колготилось, он рисовал в воображении лицо своей будущей спутницы жизни и не мог представить. Какая же она? Борисыч говорил, что не красавица, но и не страшна. Полногруда, крепка. Словом, как все. А Колобову именно такая и нужна, чтоб как все. Как он сам. С такой спокойнее. Такие к жизни стойче. А то попадёт какая-нибудь и начнёт хвостом вертеть – разве это жизнь? А коль уж настраиваться на жизнь, то по-серьёзному. Что-то припаздывает Борисыч. Скорей всего трёкает языком, ветер в уши вгоняет, это он может. Колобов улыбнулся в темноте.
Откуда ему было знать, что в эти самые минуты никого Борисыч не сватал, да и некого было сватать. Что этот розыгрыш под хохот молодых здоровых глоток был тайно спланирован всей студенческой бригадой в лесу, на просеке, и Борисыч был в этом действе и режиссёром и исполнителем. Оставив Колобова наедине с собой, он спокойно завернул за угол и пошёл себе в поселковый спортзал, где проиграл весь вечер в теннис, похохатывая с парнями и строя догадки над тем, что сейчас делает Колобов. А потом преспокойно, вместе со всеми вернулся в общагу и уснул сном праведника.
Что обманут, как мальчишка, Колобов понял под утро, когда подёрнулось сероё бледностью небо. Обидно было, пусто. Но злости не было. Надо же так опрофаниться, дать обвести себя вокруг пальца, доверить сокровенное в общем-то мальчишке, не битому жизнью, для которого происходящее лишь повод позубоскалить да подурачиться. Но всё равно, нельзя же так… Умный ведь, в институте учится, а не понял, что для Колобова это всё не просто хиханьки да хаханьки.
Зашёл в общагу Колобов нарочито громко хлопнув дверью, застучал каблуками, включил свет. Парни заворочались спросонья, что-то сердито пробурчал Паша-черепаша. Колобов ждал и хотел, чтобы проснулся Борисыч, но тот спал глубоко, безмятежно, как может спать здоровый, с чистой совестью двадцатилетний парень. Жалко было будить Борисыча, но всё же Колобов растолкал его.
– Ты что? – спросонья поднял голову Борисыч. Сначала смотрел недоуменно, но потом сообразил что к чему и по лицу его поползла противная нагловатая ухмылка.
– Трепач ты, Борисыч, и человек говно, – грустно сказал Колобов. Да как-то очень уж тоскливо, с надрывом у него это вышло, что Борисыч согнал с лица ухмылку, посерьёзнел, сел на кровати. Помолчал с минуту, о чём-то думая. Наконец хрипло, со сна произнёс:
– Васильич, ну кто же виноват, что ты такой луфарь, а? Неужели ты сразу не допер, что это всё туфта, розыгрыш?
Но Колобов уже не слушал его. Он прихватил саквояж и, выключив свет, вышел, потихоньку прикрыв за собой дверь.
– Катись, катись, олух царя небесного. Таким дуракам вообще в глуши надо жить, вдали от людей, – орал ему вслед разозлившийся Борисыч.
Колобов спустился к реке. Утро было прохладное, и вода курилась слабым туманом. На другом берегу, в тальнике звенели птахи. Было уже светло, налилось нежной алостью дальнее облачко.
Колобов присел на валун, достал коньяк, сковырнул зубом алюминиевую пробку, не торопясь приложился из горлышка. Хрустнул фольгой шоколадки, полез за "Беломором". За спиной зашумел каменишник, кто-то спускался к реке. Не оборачиваясь Колобов подождал, пока шаги приблизятся, сказал громко: