– Иди сюда.
Василий подошёл.
– Ты видел где-нибудь такое?
В свечном сиянии стена мерцала жжёно-фиолетовым лаком. Под ним серебром отсвечивали слюдяные бляшки.
– Глазурь… зачем вскрывать стены глазурью?
– Да нет, Василий-джан, то не глазурь: это расплавленный базальт. Пещеру выжигали в скале лазерным или ему подобным лучом. Точно таким же способом в Анголе, Мозамбике на трёхсотметровой глубине сооружались шахты для добычи золота. Всё это сотворили пятнадцать тысяч лет назад. И этим же лучом на плато Наска из стратосферы выжжены рисунки цапли, скорпиона, рака и колибри – километрового размера.
Григорян снял подсвечник со стены.
– Идём.
Он зашагал в снижающуюся глубь грота. Василий двинулся за ним. Три язычка у трёх свечей, сгибаясь, трепетали. И тени Григоряна и Василия на блескучих стенах метались сумрачными зыбкими мазками. Остановились в тупике – перед тяжёлой, висевшей на металлической струне шторе-полотнище. Из неё торчала стальная спица длиной в два пальца – с ушком. Сквозь ушко была продета шёлковая нить. То была гигантская игла, скорей всего для сшивания кожи и брезента.
Григорян сдвинул штору, обнажил стену. Стена вздымалась ввысь, засасывала бездонною утробой мрака, с отчётливо узнаваемыми россыпями созвездий: Гончих Псов, Большой и Малой Медведиц, Рака, Козерога. Угадывался серп луны – рядом с зеленоватым шариком Земли. В пространство между ними летел, вторгался хвостатый планетарный сгусток.
На фоне черноты и звёздных скопищ отчётливыми резкими штрихами начерчен был рисунок в человечий рост – кипенно-белым контуром изображена ракета из трёх отчётливых фрагментов: встроенный аппарат приземления, корпус с топливом и оборудованием и модуль управления. Её сопла исторгали багряный язык пламени – из красной охры. Рядом впаялся в блёсткость черноты космический явный гуманоид – в скафандре, в шлеме. Все линии, черты панно несли в себе неукротимость времени, поистине вселенский размах мышления иной, нечеловеческой цивилизации. Художник оставил на стене свой пламенеющий, цвета закатного солнца, автограф. В него вклещились снизу вибрирующими угольными пауками те же буквы, но в перевёрнутом, зеркальном виде – AN-UNNA-KI.
– "Нетленный повелитель", – перевёл из-за спины Ашот, – то их язык, поздневековый деванагари, который перерос в санскрит.
– Откуда это здесь… кто рисовал?! – спросил Прохоров: неведомую мессианскую эманацию струила космофреска, обжигая младенческий, податливо-глиняный разум человека.
– Тот, кто создал Алтарь, эти схороны. AN-UNNA-KI.
– Кто они?
– Они – "те, кто с небес на землю сошёл". Рядом – их корабль. В пиктографах иафетитов: аккадцев, шумеров, вавилонян, персов, ариев всё это значится как DIN GIR, или "Праведники с огненных, летающих колесниц".
– А эти… кости?
Бугрился сахарной белизной под стеной холм из костей: полуметровый череп кошки с клыками в локоть, скелеты грузных летунов – гусей, размером со страуса или гигантских дроф, берцово-бедренные кости и копыта – с баскетбольный мяч.
– Остатки первобытных трапез.
– Неандертальцев?
– Кроманьольской расы XOMO SAPIENS. Она была научена здесь анунаками растить и печь хлеба, приручать диких животных, выплавлять железо, варить жидкую пищу. Изготовление горшка из глины, осёдлая варка пищи на печах – вот преимущество кроманьольцев перед кочевниками, оно их сделало хозяевами планеты, наделило оседлостью, одарило способностью рисовать, исполнять обрядовые пляски, играть на глиняных свирелях под рокот бубнов. Всё это изображено на стенах других гротов, и обнаружено в раскопках древнейшего городища кроманьольцев Чатал-Уюка. Но турки запретили там все раскопки: непостижимо высока оказалась культура древней расы кроманьольцев по сравнению с их предками кочевниками.
– Эти схороны строились для них?
– Для всех, чьей Родиной стал Арарат. В том числе и для приплывшей сюда арийско-африканской расы иафетитов.
– Приплывшей?
– Причалившей к горе. Пришельцы смешались с аборигенами. Армянское нагорье стало генетическим котлом, здесь сформировались все европейские цивилизации. Но далеко не сразу.
– Ашот, ты кто? – спросил угрюмо, настороженно Прохоров.
– Занудный армянин, который мучился с тобой в аспирантуре, – усмешлив и непроницаем был Григорян.
Но не устроил Василия его ответ, поскольку выпирал, не укладывался в него набор событий и картин, впрессованных в сегодняшний день.