...Не воскликнет. В том я почти уверен, – если, конечно, хоть сколь-либо развитым чувством юмора обладает сей гипотетический читатель. (Равно как, заметим, и "герои-антигерои" сергеевской прозы – дабы не обижаться на автора; а это, по слухам, кое с кем из них уже происходит). И вовсе не только и не столько потому, что Л.Сергеев и себя, "любимого", не жалеет, да какое там! – драконит свой светлый образ так, что поистине за голову хватаешься: достало же сил человеку, чтобы язвы и пороки своей личности на такой показ выставлять. (Опять же в скобках замечу как давний знакомец Леонида: по моему, он всё же явно "перехватывает" порой в этом самобичевании, – быть может, не желая выглядеть в читательских глазах "приукрашенным" самим собой в сравнении с выведенными им кандидатами в ад)... Но не в том, говорю, дело. А в тех качествах, которые отличают и пронизывают плоть творений Сергеева, становясь в них самим "воздухом"; наименования этих свойств происходят от слова "добро". Доброжелательность, добросердечие, добропорядочность. И просто – доброта, участливое отношение к человеку, о котором говорит писатель в данный миг.
Тут надо глянуть по принципу "от противного". Даже и от очень противного временами... Ведь сколько мемуарно-документальных сочинений, живописующих внутрилитературную действи- тельность (и чаще всего именно в "цедээловском" формате) нам всем довелось прочесть в недавние, да уже и в давние времена. И в большинстве своём эти сочинения оставляли – в лучшем случае – тяжкое впечатление. Нередко и с примесью чувства брезгли- вости. Ей-богу, тошнотворное ощущение осталось у меня от большей части подобных воспоминаний, коих я иначе как "разоблачительскими" назвать не могу. Мерзопакостно на душе становилось, когда узнавал из подобных мемуаров "подноготную" видных, а то и виднейших, просто выдающихся литера- торов минувшей эпохи. А в финале всегда задавал себе вопрос: а к чему, а для чего мне всё это было узнавать, а что это добавило в моём восприятии к их творческим обликам?! Да ничего... Что они были грешными, земными людьми со своими многими слабостями и недостатками, – так это я и так знал, будучи знаком с ними, а что сам не видал, о ком-то, – так и сам же домыслить мог. Так зачем? Мне показали людей, увязших в "соре", – но не показали как из него растут стихи и другие чудеса словесности, – так зачем мне этот "сор"?
...О ком бы из своих сотрапезников, собутыльников и прочих "стариканов" ни писал Леонид Сергеев, такого вопроса и всех сопутствующих ему негативных чувств у меня не возникает. Уверен, не возникает их и у других читателей его книги. О ком бы ни повествовал Сергеев – рассказывает о главном: о таланте. О том, за что все грехи прощаются, даже смертные. В портрете любого из персонажей его ("цедээловской") прозы видим некий штрих, свидетельствующий о том, что перед нами – человек не из ряда, но именно незаурядный. Вот хоть эти малопримечательные, но для меня знаковые строки в обрисовке одного из детских драматургов: "По сути, М. всегда был настроен на праздник... (на работу, на любовь)". Вот и все эти старые грехо- водники, в какие бы тяжкие ни ударялись они – главным для них оставались две этих двуединые стихии: работа и любовь. Любовь и работа. Что может быть важнее для художника? Всё прочее – "сор"!
Вот почему, по тому же принципу "от противного", Л.Сергеев и имеет право на обобщения своих зарисовок. Причём в этих отнюдь не лирических отступлениях он даёт такие определения как отгремевшим 90-м, так и годам идущем, что по социально-нравственной точности и честности ему могли бы позавидовать (хоть, понятно, и не признаются в этом) ведущие политологи наши. Вот одно из них: