Вязы в безлюдном сквере
гнутся, теряя последние листья.
Лишь изваянья
выслушать ихнюю жалобу в состоянье.
В такую погоду в зеркало глянешь,
а там – Сванидзе
с предложением
обязательно созвониться.
Черновики накапливаются разве
только затем, чтобы пишущие погрязли
в них окончательно,
переставая помнить
обстановку чужих квартир,
имена любовниц
и любовников,
усыплённых одною песней,
исполняя которую,
станешь ещё любезней.
Иногда надоест
доверчиво ждать автобус,
и дворовая слякоть
опять искажает образ
и подобие неизвестно кого до встречи
со второй половиною
этой бессвязной речи.
Мир меняется на глазах, ибо тяга к тайне
бытия возрастает, нам оставляя крайне
мало шансов узнать о том,
что стоит в начале
всего сущего;
кто качает твою колыбель ночами.
От обилия разветвляющегося бреда
голова забывает
о хлебе насущном, недо-
понимая, что время тикает очень часто.
И когда-нибудь оно скажет:
довольно. Баста.
Сущие в склепах многоэтажной глыбы,
жители – как аквариумные рыбы,
тычутся взглядами в окна спален.
И квартирант опечален
тем, что хозяин выключит его скоро
вместе с потусторонностью коридора,
где он гудел, бывало, подобно трутню,
терзая лютню.
Ветер от нечего делать
изучает текст объявлений
на телеграфных столбах,
как будто непризнанный гений,
мечется в переулках,
где прожиты лучшие годы,
пляшет на перекрестках
во имя своей свободы.
Дайте знать о себе скорее,
пока не поздно!
Пусть мерцает асфальт под ногами,
покуда звёздно
городу, затонувшему в сумерках
за дневные
грехи горожан, отошедших уже в иные
миры, повключавших ящики
для просмотра
сериала, где все реально: крутые бёдра,
широченные плечи, выстрелы,
мозги всмятку
и тесак в одно место по самую рукоятку.
Что поделаешь, если это законы жанра:
чтобы зрителю было жутко,
дышалось жадно.
Речь обрывистие, сердцебиенье чаще.
Положенье вещей кричаще.
В зеркалах отражается всё,
что угодно, кроме
вопиющей из-под земли,
стынущей в жилах крови.
По закону симметрии каждого человека
ждёт расплата за всё,
как вещая песнь – Олега.
Настоящая жизнь
это песня подвыпившего цыгана,
цокот копыт о булыжники,
скрип рессорного шарабана
мимо толпы тополей,
между мраморными дворцами,
шумящей листвой,
обитаемой уличными скворцами.
А я, мой далекий друг,
обитаю в тесной квартире.
Недавно меня в Красноярске
порядком поколотили
ногами по голове.
После такого футбола
мне стало без разницы, кто я,
какого я возраста, пола.
До утра я был никакой
и валялся на грязном матрасе,
пугаясь в осколке зеркала
новой своей ипостаси.
Потом меня крикнул Анрюха,
вернувшись с блядок,
и пара бутылок пива
привела мои мысли в порядок.