пьяны тем столицы и пьяны,
одна только даль не пьяна.
Кочует любовь молодая,
коль старые стены тесны,
и стелет простынку Валдая
с подветренной злой стороны.
Приятель к жеманному югу
ударную выправит даль,
сманив наудачу подругу
рассказом про сладкий миндаль.
Разлука срывает стоп-краны,
бросается на полотно,
и нет ослепительней раны,
чем рваного солнца пятно.
Трефовые ставят кресты нам,
рязанская морось горчит,
но что за путеец настырный
стучит по железу, стучит?
Владимир, звонарь заполошный,
сзывает на праведный бой,
и жёлтая кофта, как плошка,
маячит, влечёт за собой.
Сегодня махнём до Усть-Кута.
а завтра – туда – в никуда…
Ты певчее горло укутай,
сибирские жгут холода!
Клубы паровозного пара
плывут из отъявленной тьмы.
С тобою, как рельсы, на пару
в снегах затеряемся мы,
где жёлтая кофта, как роба,
дорогу торит наугад,
и сталью становится Коба,
и враг не возьмёт Сталинград!
АНГАРСКАЯ ДЕРЕВНЯ
В.Распутину
Баню растопили по-белому,
жизнь крутнулась наоборот…
Баба сердобольная беглому
ставила еду у ворот.
Ох, и веник, розги берёзовые –
разве нужен мне рай иной?
Споры с мужиками серьёзные
после копанки ледяной.
Пить не пьём, а чинно чаёвничаем,
может, рядышком дух святой.
Скажут: "Мы живём ничего ещё,
любим париться, золотой.
Что ж теперь народ искалечился,
злющий, точно осиный рой?"
…Подорожниковой жалельщицей
стань, деревня за Ангарой!
Если что-нибудь и осталось
у людей ещё от людей,
это деревенская жалость –
устыдись её, лиходей.
ТОЛПА
Себя ищу в толпе неистовой,
любить и жить почти не хочется:
глотаю ночью слёзы истины –
толпа взыскует одиночества.
Казалось мне, что мы по горло
укрыты суетною заметью,
а нас опустошило горе,
и с пулей воля пала замертво.
Трясина чёрная втянула –
ужель не выбраться наружу?
Страшился площадного гула,
но граждан вновь зовут к оружью!
Мы красное вино лакаем,
не становясь в толпе толпою,
а ночь стучится кулаками –
окно у воронка слепое…
Спасёмся как? Иду в молчание.
Я слова не желаю ложного,
и слёзы светятся ночами,
томится мысль моя острожная.
ХАДЖ
Я хаджж совершал
в дагестанских горах,
где Пушкина лик
обращён к небесам.
Прости богохульство такое, Аллах!
Да разве поэтом ты не был и сам?
Медина и Мекка – святые места.
А здесь журавлиная музыка сфер
во мне ль
не опять воскрешает Христа?..
Была бы лишь вера – любая из вер!
И я мусульманином стану, клянусь,
пленённый очами горянки одной,
пускай только слово начальное –
"Русь" –
курлыканье птиц
разнесёт надо мной.
Упала, разбилась звезда на плато,