Самое поразительное, что Александр Александрович помог мне и после смерти. Телекомпанию "Московию" продали олигарху Пугачёву – другу Путина. Я возмутился, выступил в широкой печати с гневными статьями…
Ну, подумал – всё. Пора заняться литературной работой, писать не примитивно и оперативно, а от души и по-писательски, издавать книги. Но режиссёр, с кем прошли мы все перипетии борьбы в "Московии", уговорила меня выйти на МГТРК "Мир", чтобы делать с её помощью авторскую программу о культуре стран СНГ. Тогда ещё витала надежда на создание единого экономического и информационного пространства, на выход в широкий эфир и поддержание наших культурных связей. Снова горячо взялся за дело. Может быть, слишком горячо… Меня начали ставить на место. Прежде всего – обвинять в литературности, в излишней любви к поэзии, пусть и национальной. Хотя так в титрах и написано было: поэт и публицист.
На других каналах литературу стали вообще презирать и, похоже, знать – не хотели. Вот Василий Арканов делает для программы "Намедни" репортаж из США о девушках из группы поддержки команд, которые теперь в паузах матча скачут с махалками и у нас, и завершает его словами, прежде немыслимыми для сына или однофамильца писателя: "В общем, кричали женщины "ура" и в воздух чепчики бросали", как сказал… Пушкин". Сильно! Прежде и журналисты, и редакторы со школьной скамьи помнили, что это сказал Грибоедов, но теперь, ни "стильный" тогдашний ведущий Парфёнов, ни вся группа "аналитической" программы не замечали этот ляп, выказывая не просто свою необразованность, а демонстрируя общий дух, царящий на телевидении.
Я тоже хлебнул его сполна и не смог вынести двух самых главных творческо-политических претензий: мол, очень много литературы вообще и излишне много… России, будто она и не член СНГ, на котором, по правде-то говоря, всё Содружество держится и политически, и морально, и материально. Терпеть такое – невозможно, я окончательно убедился, что не приемлю современное телевидение, где царят предательство и пошлость. После прямого предательства режиссера окончательно порвал с телевидением. Но тяжело оставлять поприще, которому отдал столько сил и лет.
Приехал домой, увидел повторное извещение о бандероли, которую некогда было получить, сходил на почту и, вскрыв грубую упаковку, получил нежный привет из прошлого – из Вологды и годов, наполненных поэзией. На форзаце извлечённой книги – на первом же развороте – была воспроизведена дневниковая надпись, сделанная рукой его старшего друга, замечательного вологодского лирика Александра Романова: "Поэтическое слово – искра вечности". Александр Александрович Романов подготовил сборник к 70-летию, но чуть не дожил до юбилея – утром 5 мая, в День печати, поэт и журналист переписал начисто последнюю статью "Здравствуй, племя младое!" – о встрече с ребятами 15-ой школы Вологды, вышел по делам на улицу и… упал во дворе дома. Остановилось ранимое и отзывчивое сердце лирика.
ЮБИЛЯР ЕВТУШЕНКО
Младший друг Владимира Соколова, напечатавший о нём статью в "Комсомолке", Евгений Евтушенко два года отмечал своё 75-летие. Когда-то он придумал формулу, ставшую крылатой: "Поэт в России – больше чем поэт". Многие считают, что в первую очередь это касается самого Евгения Евтушенко: его судьбы, неослабевающего интереса к современности, к жизни, к миру, который он объездил практически вдоль и поперёк. Он и на самом деле больше, чем поэт: художник и самокат собственной жизни. Например, он собирал на стадионах десятки тысяч поклонников поэзии, причём, однажды читал свою поэму "Братская ГЭС" в Братске, в котловане строящейся электростанции. После чтения с людьми творилось что-то невообразимое. С ним в поездке был Александр Межиров. Он, вернувшись в Москву, пришёл ко мне в кабинет "Литературной России" и стал делиться: "Вы представляете, Саша, ему детей стали матери протягивать для поцелуя или благословения. Он отбился от ревущей толпы, подошёл разгорячённый ко мне и победительно спросил: "Ну, как?" – "Теперь, Женя, я окончательно убедился, что вы – не поэт".
Александр Петрович сказал это, чуть заикаясь, как-то особенно убедительно. Но, думаю, что он вложил в заключение не только уничижительный смысл, но и отзвук евтушенковской формулы: "…больше, чем поэт".