Евтушенко – фотограф, чьи выставки посмотрели тысячи посетителей, неутомимый путешественник и общественный деятель. Недавно мы с ним были на Кубе, где проводился огромный Фестиваль поэзии, в основном, латиноамериканских поэтов. Евгений Александрович прилетел из США, где он преподаёт в заштатном американском колледже никому не нужную там поэзию. Но он бодрится, представляет своё преподавание для заработка и комфортной жизни как некую миссию.
Мы встретились с ним в душный день у бассейна лучшей гостиницы "Гавана". Он сразу вызвался угостить меня махито и возбуждённо стал рассказывать: "Представляете, я попал в тот же номер, что и 40 лет назад! Это ведь бывший "Хилтон", мебель ещё американцы завозили. Так я даже нашёл надпись, что сам на столе выцарапал". Вот пойми, что правда, а что выдумка… Читал на торжественном вечере в костёле стихи на испанском, покорил зал, в общем, блистал. Но потом в парке имени Ленина, где мы с ним сфотографировались у памятника Пушкину, я взял гитару и сорвал больше оваций.
Евтушенко – режиссёр нескольких художественных фильмов и даже... Циолковский, роль которого поэт сыграл в одноимённом фильме. Проще говоря, Евгений Евтушенко – легендарный тип русской и советской литературы ХХ века. Был он и членом редколлегии знаменитого журнала "Юность", и секретарём писательского союза, и народным депутатом СССР. При победе буржуазной демократии в нём вдруг проснулась жажда власти и он захватил печать и должность в покинутом партийными функционерами Союзе писателей СССР. Много вреда причинил, способствуя вместе с Юрием Черниченко и Михаилом Шатровым расколу творческого союза.
Но быстро охладел к этому, потому что работать для других
Александр МАЛИНОВСКИЙ ДВА РАССКАЗА
ГРУШЕНЬКА
Так хотелось, чтобы в моём саду росли груши. И вот наконецто я посадил две красавицы. Трехлетки. Крепенькие и стройные такие. Одна из них – Куйбышевская золотистая. Сорт другой я до сих пор не знаю. Её подарил приятель, которого сорт мало интересовал. Хотелось сделать подарок, он и сделал. Мы стали звать второе деревце Грушенькой.
Было это лет десять тому назад. Теперь та, которую приобрёл я, стала большим раскидистым деревом со свисающими ветвями. Она плодовита. Её удлинённых, бутылочной формы, жёлтых с небольшим румянцем плодов так много, что кажется, их больше, чем листвы. Ветви её свисают над головой, образуя зелёный навес. Под этим навесом мы поставили круглый столик и шесть стульев. Моим домашним нравится собираться здесь. На свежем воздухе да в надёжном тенёчке – что может быть лучше?
А у Грушеньки судьба сложилась по-иному. Уже через два года она была выше меня. И немудрено. Близость Волги, обилие света, благодатная почва и своевременный полив вершили своё. Обрезая ветки, я старался, чтобы она, в отличие от своей соседки, была стройной, не развесистой. Так мне захотелось. И деревце тянулось, отзываясь на такое моё желание.
Всё ждал, когда деревца зацветут. Я в то время напряжённо работал на заводе и вечерами, вырываясь на свою дачку, оттаивал в кругу своих зелёных подружек, в числе которых, кроме груши, были и яблоньки, и сливы.
Сильно начало тянуть к земле!
А вскоре случилась беда.
Однажды я обнаружил у Грушеньки, на совсем небольшом расстоянии от земли, врезавшуюся в ствол синтетическую тонкую бечёвку. Когда-то, сажая маленькое деревце, я привязал его к колышку. Колышек я потом убрал, а колечко из бечёвки осталось. Груша продолжала расти, бечёвка, окольцевав ствол, оказалась в её теле. Чуть припухшая в этом месте кора скрыла её от глаз. Петля, как острая пила, по окружности подрезала молодое тело.
Грушенька с самого начала её жизни в моём саду была обречена. И виновным в этой беде оказался я. Выдернуть бечёвку я не смог, она глубоко сидела в древесном теле. Будь петля не из синтетического материала, она бы просто сгнила. Эта же оказалась смертоносной для дерева. Чем ствол становился толще и ветвистей выше петли, тем острее была опасность того, что деревце будет перерезано и та часть его, которая выше петли, рухнет.
Я будто оказался около поражённого неизлечимой смертельной болезнью больного, готовый перенять у него боль и страдания. И не способный сделать это. Я не заметил, как стал, сидя рядом на скамейке, разговаривать с Грушенькой. Кого я утешал больше в такие минуты: себя или её? Сразу и не скажешь.