– …
– Что ли ты не рада?!
– Я рада…
– Ох, ну почему у нас всё стало вот так непросто? Почему я теперь должен допытываться, рада или не рада ты, что у твоего мужа через столько лет молчания выйдет толстенная книга стихов?
– А проще и некуда, Славочка… Я ко двору подошла и почувствовала, что тебя у подъезда встречу… Уже почти догнала тебя со своими сумками, а ты и не оглянулся, стал вилять хвостом перед этой девкой…
– Ну, не каждый же день я с такою новостью домой возвращаюсь! Просто было у меня хорошее настроение и я в шутку…
– Но каждый день ты раскланиваешься с соседкой, которая, как только в доме у нас поселилась, так и стала по тебе глазищами своими стрелять…
– Когда-а-а? Я видел её в подъезде всего лишь пару раз, да и то мельком!
– А когда я тебя три дня назад на работу провожала, а она с нами в лифте ехала?
– Вот уж не знал, что ты…
– Зато я, Славочка, знаю, что почти у всех поэтов в твоем возрасте появляются вот такие девицы, – вымолвила она вдруг жалобно.
– Ага, – столь же беспомощно стал возражать Шевцов, – и теперь мы будем жить, как на бомбе, в ожидании того дня, когда сбудутся твои великие знания о поэтах… Ну почему я, в отличии от тебя, не подозреваю в тебе какую-нибудь хищницу бальзаковского возраста? Почему?!
– Господи! – вдруг воскликнула Надежда Викторовна, и даже слёзы заблестели в её глазах. – Да думала ли я когда-то, что вместо того, чтобы нам за твою новую книжку радоваться, я стану тебя вот так мучить! Это я дома сижу целыми днями и превращаюсь в обыкновенную дуру… Потому что без тебя тут сижу… Ты не обращай внимания!
А беседы с Прохоровым у Шевцова продолжились. К тому же и квартиры их располагались на одной лестничной площадке. Так что грех было не зайти к старику хотя бы раз в месяц.
Однажды Прохоров после прихваченной Шевцовым с работы бутылки хорошего виски совсем уж быстро отяжелел. Но, не склонив головы, упрямейше слушал, как Шевцов читал то, что сегодня наскоро сочинил:
Среди тишины, покоя,
Над вечно текущей рекою,
Под вышней охраной небес
Одна деревенька есть.
А в той деревеньке, кроме
Всех прочих домов, есть домик,
В котором отца и мать
Учился я понимать.
Для памяти и поклона
От них осталась икона:
Георгий змею поражает,
Змея ему угрожает.
Лик воина сосредоточен,
Змеюке глядит он в очи.
Копье под его рукою
Полно тишины, покоя…
С такой же спокойной властью
Над каждой моей напастью
Мать нитку в иголку вдевала,
Рубаху мне дошивала…
С такой же святой отвагой,
В сиянии слезной влаги,
Отец до военкомата
Меня провожал в солдаты…
Затем, приоткрыв глаза, Шевцов вдруг обнаружил, что старик-Прохоров, так и не склонив головы, уснул. И вот эти свои строки поэт прочитал уже неуверенно:
Страну мы сдали без боя,
Не стало в стране покоя…
Прохоров же, когда голос у Шевцова поменялся, вдруг ожил, недовольно вымолвил:
– Ну, что ты слова глотаешь!
И Шевцов, кое-что пропустив, всё же догудел последние строки:
Лишь в небе – светло да ясно.
Лишь в памяти – не напрасно
Мать нитку в иголку вдевает,
Рубаху мне дошивает…
– Вроде бы как-то натужно… И потом что это у тебя за рифмы появились: вдевает-дошивает… Полная чушь это, а не рифмы… – сонно резюмировал Прохоров. – Но надо бы ещё и на свежую голову послушать. Не может быть, чтобы ты с такою натугою стал писать…
– Ладно, мне пора, – сказал Шевцов, ничуть не обидевшись на охмелевшего старика.
Прохоров заморгал глазами и попросил:
– Ты уж собери то, что портится, в холодильник, а остальное в ведёрко выбрось… А то как-то очень уж душевно расслабился я сегодня… И если сейчас же не усну, всю ночь не буду спать…
– Да вынесу я и ведро, а дверь потом сам захлопну, – пожалел старика Шевцов.