– Пошлёт, – согласился Зайцев.
– Есть успехи? – поинтересовался Ваня, принюхиваясь к очередной банке.
– Есть. Мои ребята установили фамилии, адреса, телефоны всех придурков, которые по вечерам собираются в подъезде на площадке. Видел следы их ночного гульбища? Бутылки, банки, шприцы…
– Шприц, – поправил Ваня. – Там был только один шприц.
– Так… – Зайцев прошёл вдоль ряда ящиков, заглянул в каждый, некоторое время постоял за спиной у Вани, раскачиваясь с пяток на носки. – Ты уже все ящики обшарил?
– В соседнем дворе ещё остались. Но это недолго, у меня уже сноровка появилась. Как там в песне поется… Во всём нужна сноровка, закалка, тренировка… Вы, наверно, уже уезжать собрались?
– Знаешь, Ваня… Пора. Всё, что можно было здесь сделать… сделано.
– Да-а-а, – протянул Ваня с некоторым удивлением, и голос его прозвучал как-то гулко, поскольку в этот момент он доставал очередную банку из-под пива с самого дна ящика.
– Все участники вчерашнего шабаша на площадке уже получили повестки, – сказал Зайцев.
– Прямо на сегодняшний день вызваны?! – восхитился Ваня.
– Работаем, Ваня, работаем. Придут, конечно, не все, но не беда… Остальных завтра силком доставим, если уж возникнет такая надобность. Тебя как… На машине к общежитию доставить или сам доберёшься?
– Доберусь, капитан… Дорогу знаю, – проговорил бомжара, пытаясь языком поймать каплю, сорвавшуюся с опрокинутой банки из-под пива.
– Скажи мне, Ваня… Ты вот в банки заглядываешь, пытаешься капельку-другую выдавить… Если уж такая жажда, я могу сбегать, принести бутылочку… А? Или уж сразу две?
– Сбегай, капитан… Отчего ж не сбегать, если зуд в ногах возник… Зуд, он ведь того… Вроде, как любовь с девицей-красавицей.
– Это в каком же смысле?
– Остановиться невозможно… Чесал бы и чесал бы.
– Дерзишь, Ваня.
– Нет, капитан… Отдерзился. Сейчас, дай Бог сил словцо внятное отыскать в мозгах… Не надо тебе никуда бегать… Езжайте. Тебя важные дела ждут… Допросы, протоколы, опознания, очные ставки… Ты их не пужай там, помягче с ними… У детишек как бывает… Первая встреча с милицией на всю жизнь запоминается, первый допрос, первый протокол навсегда в памяти остаются… Как первая любовь.
– Чудные слова ты, Ваня говоришь, – озадаченно протянул Зайцев.
– Да ладно тебе… Какие соскальзывают с языка, те и произношу… Уж коли ты бутылочку посулил… Заглянул бы ко мне вечерком, с бутылочкой-то, а?
Последние слова донеслись до Зайцева, когда он уже удалялся от мусорных ящиков, когда он уже приветственно махал рукой своим операм, которые поджидали его у машины. А когда слова бомжары настигли его, он резко остановился и некоторое время стоял, не оборачиваясь. Потом медленно повернулся на блестящих своих туфельках и молча, исподлобья уставился на бомжа.
– Неужели мыслишка зашевелилась? – наконец, спросил он, и надежда, слабая надежда почти неуловимо прозвучала в его голосе.
– Бутылочку-то не забудь, – усмехнулся Ваня и, заворачивая носки ботинок внутрь, поковылял в соседний двор, где тоже стояли несколько мусорных ящиков. – Дело чести, – опять пробормотал он странные слова, но опять капитан Зайцев их не услышал. Да если бы и услышал, это ничего бы не изменило в его мыслях, пронзительных и неудержимых. Мало ли что может бормотать себе под нос бомжара в надежде найти глоточек-второй недопитого пивка.
А вечером, когда Ваня в своём номере лежал на кушетке, закинув руки за голову и бездумно глядя в белый потолок, в дверь постучали.
– Входи, капитан, открыто! – отозвался Ваня, поднимаясь с кушетки. Видимо, не часто к нему заглядывали гости, если уж он так уверенно определил, кто стоит за дверью.
Зайцев вошёл быстро, порывисто, окинул взором небольшую комнатку, словно желая убедиться, что никто здесь не прячется, и он может вести себя ничего не опасаясь. Подойдя к столу, он вынул из своей сумки бутылку, со значением поставил её посредине стола, рядом положил несколько бумажных свертков, видимо, и закуску прихватил. Со скрежетом придвинув стул к столу, Зайцев плотно на него уселся и устремил требовательный свой взор на Ваню. А тот сидел на кушетке и безмятежно рассматривал свои ладони.
– И что ты там видишь? – не выдержал Зайцев. – Что открылось тебе в твоих натруженных ладошках?
– Судьба моя печальная открылась…
– Надо же, – Зайцев, скучая, осмотрел стены комнатки. – Близятся перемены?
– Я ведь, капитан, неплохой астроном… А это совсем рядом с астрологией… А там уж и до хиромантии рукой подать… Смотрю вот я на свою ладошку и думаю… А ведь тебя, Ваня… Это я к себе так обращаюсь… А ведь тебя, Ваня, большая удача ждёт… Скорее всего, премия.
– Премия на столе, – коротко бросил Зайцев.
– На столе аванс, – поправил бомж. – Да и тот скуповатый, как я посмотрю…
– Поимей совесть, Ваня! – воскликнул Зайцев. – На буженину раскололся! Ты давно бужениной закусывал?
– В молодости случалось… Кстати, о молодости… Ты мальчиков допросил?
– Не всех.
– А девочек?
– Там не было девочек.
– Были. Трое.
– Да? – Зайцев помолчал, поиграл желваками, посмотрел в окно. – Может, скажешь, как их зовут?
– Имён не знаю, но опознать смогу. Кстати, девочки неплохие.
– В каком смысле неплохие? – уже чуть нервно спросил Зайцев.
– Неиспорченные. Домашние девочки. А мальчики не сказали тебе о них, чтобы не впутывать в эту горелую историю. Из чего можно сделать вывод, что и мальчики тоже… Если и испорченные, то не окончательно. Уж коли о девочках позаботились, уберегли от твоих очных ставок.
– Так, – Зайцев поднялся, резко отодвинув стул, подошёл к окну, и некоторое время молча смотрел на проносящиеся по улице машины. – Так, – он снова вернулся на свое место у стола. – Дальше? Колись, Ваня, колись, дорогой.
Бомж поднялся со своей кушетки, подошёл к подоконнику, взял там два стакана, вилки и нож, позаимствованные в буфете. Все это он положил на стол и вернулся к своей кушетке, предоставив Зайцеву самому накрыть стол, разворачивать буженину, открывать бутылку. Что Зайцев послушно и проделал – разлил водку по стаканам, нарезал буженину, хлеб, помидоры.
– Кушать подано, – сказал он, развернувшись вместе со стулом к столу.
Ваня сел напротив, взял свой стакан, молча чокнулся со следователем и выпил.