Вокруг изначальной отметины мастер нарисовал круг диаметром сантиметров в шестьдесят и выкопал по его контуру яму глубиной примерно в полчеловеческого роста. Это называлось "закладкой колодца", и размеры ямы должны были быть абсолютно точными – ни больше, ни меньше. Закладка была самой ответственной частью работы, так что мастер взял её на себя. По завершении он выпрыгнул из ямы и со всеми удобствами устроился на стуле, попивая чай и куря сигареты, пока Тяньгоу продолжил работу в соответствии с заданными мастером пропорциями. Со своими длиннющими руками и ногами Тяньгоу пришлось сложиться в три погибели, чтобы как-то поместиться в этом колодце. Даже с самой маленькой мотыгой ему едва хватало места для размаха, так что после нескольких сотен ударов он совершенно выбился из сил и почувствовал нараставшее в нём раздражение к своему новому занятию. Чем глубже он уходил в землю, тем меньше свободы оставалось его телу. Словно странный шелкопряд, тянущий свою нить из сырой земли, он понемногу загонял собственное тело в удушливый земельный кокон. Когда глубина достигла десяти-пятнадцати метров, мир погрузился в кромешную тьму, и Тяньгоу пришлось зажечь небольшую керосиновую лампу, которую он поместил в небольшом углублении в стене. Но понемногу глаза Тяньгоу словно превратились в кошачьи зырки – зрачки расширились и даже зажглись зелёным свечением. После этого Тяньгоу работал уже полностью по наитию.
Во дворе наверху в это время собралась толпа соседей, чтобы поглазеть на процесс копания колодца. Многие из них были знакомыми мастера, поэтому между распитием чая и сигаретами он рассуждал с ними о том, что благодаря идеальной погоде и мудрой политике правительства урожай должен выдаться обильным и его с лихвой должно хватить всем и каждому. Ещё он говорил о разного рода преимуществах колодцев, о том, что у такого-то плотника колодец был глубиной пятьдесят метров, а у такого-то каменщика и все семьдесят с валом на подшипниках и со стальным тросом. Он шутил и сплетничал со стоявшими вокруг женщинами, умилялся белому личику и выразительным глазкам младенца, мирно пристроившегося на руках у своей матери. Короче говоря, с таким работящим подмастерьем, как Тяньгоу, помимо критически важных в техническом плане фаз "закладки" и "завершения" колодца, большую часть времени мастер мог спокойно оставаться наверху и заниматься, чем ему заблагорассудится.
Тем временем на дне колодца Тяньгоу влачил замкнутое существование приговорённого к смерти преступника. И слух, и речь здесь на глубине потеряли для него всякое значение. И чтобы чувства не онемели окончательно, он в тишине собственного ума воображал себе целый мир, населённый певчими птицами и шумными насекомыми. Птицы и насекомые пели ему свои песни жизни, вселяя в его сердце радость, и только благодаря им у него получалось справиться со своей тоской и одиночеством. Тяньгоу с нетерпением ждал, когда мастер, наконец, окликнет его, но тех, кто были наверху, похоже, не слишком заботило положение того, кто был внизу, пока они предавались своим удовольствиям у самой колодезной дыры.
Мастер обычно держал себя с Тяньгоу отстранённо, не выказывая ни симпатии, ни одобрения, и при этом безжалостно использовал его на самой изматывающей работе, так что Тяньгоу в сердцах как-то чуть было не обозвал его "старым чёртом".
Остановившись передохнуть, Тяньгоу взглянул вверх на сияющий над самой его головой кружок неба. Солнце стояло в зените и пробивалось в туннель множеством лучиков разной длины и яркости. Один из них, тонкий словно колодезный трос, свесился до самого дна, так что Тяньгоу увидел множество мельчайших былинок, деловито сновавших туда-сюда внутри этого луча. Ему страшно захотелось схватиться за этот "трос" и взлететь по нему на самый верх. Тут, вдруг, он уловил отдалённый звук, на который тут же откликнулся криком с самого дна своей шахты:
– У Син! У Син!
У Син как раз вернулся из своей городской школы, в которой как раз готовились устроить соревнования по плаванию. Мальчонка неплохо держался на воде, но у него, увы, не было плавок. Поэтому он побежал домой просить отца. Но колодезных дел мастер только отругал его, сказав, что, чтобы бултыхаться в воде, не нужно никаких плавок, что всё это только выкрутасы, абы потратить отцовские деньги.
– Раз не можешь учиться, давай принимайся копать колодцы и зарабатывать деньги!
Перед матерью У Син ещё как-то мог поупрямиться, но отца он боялся. Не говоря больше ни слова, он бросился ничком на землю и заревел.
Как раз в этот момент голос Тяньгоу донёсся гулким эхом со дна колодца. "Что это, опять отлить невтерпёж что ли?!" – рявкнул мастер и полез в колодец сменить ученика, недовольно ворча, что шахта-де вышла недостаточно ровной.
Тяньгоу выбрался из колодца на четвереньках, словно какая кикимора-страхолюдина или чёрная нечисть, призванная из глубин ада на допрос. У Син, увидев его в таком обличьи, заулыбался сквозь ещё не высохшие слёзы, повисшие у него на щеках.
– У Син, ты чего это плачешь? Ты же уже мужик!
– Да отец не хочет мне покупать плавок и ещё говорит, что пора бросать учёбу и начинать копать колодцы...
– Да это же он в сердцах сказал!
– Отец как скажет, так и будет, а он уже говорил про это несколько раз. Ты уж замолви за меня словечко, братец Тяньгоу.
– Как ты меня назвал? Я ж тебе в дядьки гожусь!
– Дядя Тяньгоу, – нехотя поправился У Син, и Тяньгоу немедленно рассмеялся со всем своим ребячливым самодовольством. Подняв голову, он вдруг увидел, что на верхушку подвешенной к стене тыквенной решётки запрыгнула зеленокрылая цикада. Она поводила в воздухе своей антенной и издала резкий стрёкот. Повинуясь инстинкту, Тяньгоу подскочил с земли и точным движением схватил цикаду, которую он тут же вручил У Сину. Сын колодезных дел мастера был настоящий сорви-голова и считался в своём классе главным заводилой по ловле кузнечиков и цикад. От неожиданного счастья забыв про свои недавние слёзы, он со всех ног бросился домой жаловаться матери на отцовскую суровость.
Когда мастер вылез из колодца, Тяньгоу опять пришлось спуститься вниз. Сверху колодца установили лебёдку, чтобы поднимать со дна землю. Земля эта была пропитана влагой и испускала отвратительную кислую вонь. Когда наверху стемнело, из колодца вытянули третье ведро, но вместо земли в нём сидел уже сам Тяньгоу. Как только ведро оказалось наруже, Тяньгоу закрыл глаза и что есть сил вдохнул свежего воздуха, так что живот втянулся глубоко внутрь, а на его тощей груди можно было пересчитать все до одного рёбра.