В главе "В опале" автор книги сообщает, что "Окуджава вместе с Юрием Трифоновым и Борисом Можаевым инициирует письмо в ЦК с требованием прекратить преследование Твардовского, Трифонов вспоминает об этом в "Записках соседа"". Однако в указанном источнике говорится, что инициатором письма был Юрий Буртин, приготовивший "болванку". Он через Асю Берзер вышел на Трифонова, тот – на Можаева, затем к написанию подключились Анатолий Рыбаков и Вениамин Каверин.
То есть имя Окуджавы в данном контексте не возникает вообще. И конечно, "требование" в письме к Леониду Брежневу (а не в ЦК) отсутствует, и пафос послания передан Быковым предельно вольно.
Если бы автор книги не спешил, не фантазировал, а стремился к точности, то он, наверняка, проверил бы информацию Ю.Трифонова по другим источникам: "Исповеди шестидесятника" Ю.Буртина, "Новомировскому дневнику" А.Кондратовича, "Рабочим тетрадям" А.Твардовского и комментариям к ним его дочерей, публикациям В.Лакшина, его дневникам, комментариям к ним С.Кайдаш-Лакшиной и т.д. Из них наш трудоголик узнал бы, что существуют разные версии авторства письма, но во всех случаях называются Ю.Буртин и Ю.Трифонов, а Окуджава отсутствует. Кстати, нет Булата Шалвовича и среди подписантов этого послания к Л.Брежневу.
То, как Дмитрий Быков интерпретирует известные литературные события, рассмотрим на примере "Метрополя". В главе "Свидание с Бонапартом" автор, ссылаясь на В.Аксёнова, одну из причин неучастия Окуджавы в альманахе определяет так: его просто не пригласили к сотрудничеству, потому что берегли. Данная версия никак Быковым не комментируется, хотя вопросы возникают сами собой. Почему всех участников "Метрополя" (а их было двадцать три) не берегли? Чем вызвано такое отношение к Окуджаве: особой ценностью его дара, слабостью или силой его характера или чем-то иным?
Если Быков пишет, что неучастие поэта объяснялось по-разному, то разность эту, думается, следовало проиллюстрировать соответствующими мнениями. Можно было, например, привести точку зрения Юлиу Эдлиса, чьи мемуары "Четверо в дублёнках и другие фигуранты" (М., 2003) автор книги не раз цитирует. В названных мемуарах об интересующем нас событии говорится: "Не все из приглашённых к участию в альманахе согласились на это, те же Трифонов и Окуджава, к слову, их удерживала, надо полагать, естественная опаска, они понимали, что участие в таком рискованном предприятии чревато неизбежными неприятностями".
Сие высказывание Быков не приводит, видимо, потому, что подобную версию озвучивает сам, слегка видоизменяя, подрумянивая её.
Вызывает удивление и уход жизнеописателя от оценок произведений, изданных в "Метрополе". Он лишь сообщает, что это был альманах "непод- цензурной литературы".
Не могу не заметить, что в "Метрополь" были включены и произведения, ранее издававшиеся в СССР, одобренные советской цензурой, на что обратили внимание Яков Козловский и Евгений Сидоров ещё при обсуждении альманаха на Секретариате Московской писательской организации в 1979 году.
Но главное, конечно, в другом, умалчиваемом Быковым и его литературными собратьями: художественный и духовный уровень многих материалов был запредельно низок. Это в своих выступлениях отметили писатели разных идейно-эстетических пристрастий: Сергей Залыгин и Римма Казакова, Григорий Бакланов и Юрий Бондарев, Олег Волков и Яков Козловский, Евгений Сидоров и Виктор Розов, Леонард Лавлинский и Сергей Михалков, Владимир Амлинский и Владимир Гусев, Александр Борщаговский и Николай Старшинов… Ограничусь цитатами из выступлений будущих главных редакторов "перестроечных" "Знамени" и "Нового мира" Бакланова и Залыгина: "Художественный уровень большинства произведений оставляет желать лучшего. Я уже не говорю о рассказах, например, Ерофеева, которые вообще не имеют никакого отношения к литературе"; "Я думаю, что целый ряд авторов этого альманаха, которых я прочитал, просто не являются писателями и не могут делать профессионально литературу. Если бы мне, когда я руководил семинаром в Литературном институте, положили на стол эти произведения, их было бы невозможно обсудить даже в семинаре, потому что это не литература, это нечто иное".
"Иное" точно уловил и определил Давид Самойлов, выражая своё отношение к "Ожогу" В.Аксёнова, роману, который продолжил одну из главных линий "Метрополя". Приведу дневниковые записи поэта от 9 и 17 июня 1981 года: "Читаю отвратный "Ожог" Аксёнова. Стоит ли добиваться свободы печати, чтобы писать матом?"; ""Ожог" Аксёнова – бунт пьяных сперматозоидов" (Самойлов Д. Подённые записи: В 2 т. – Т. 2. – М., 2002).