Лейтмотивом "Ересей" является мысль, "что человечество вскоре найдёт и победит своих создателей". Этой же уверенностью пронизано стихотворение "Вот менеджер, а это – муджахед…", завершающееся радикальным богоборческим призывом: "Вид Человека, будь не успокоен! Будь наглецом, сразись с твоим творцом! И победи, и съешь его на месте. Победы увенчай себя венцом, И плавай в межпланетном чёрном тесте…"
Вместе с тем многие лимоновские тексты отсылают не только к соответствующим местам "Ересей", но и к хрестоматийным произведениям русской классической литературы XIX-XX веков. Так, строчки "Мы все в душе имперьялисты, Колонизаторы – злодеи…", звучащие в стихотворении "Лепёшка-шан, лепёшка-шан…", безусловно, вызывают в памяти беспощадную пушкинскую характеристику: "Мы все глядим в Наполеоны; Двуногих тварей миллионы Для нас орудие одно" (своеобразной конкретизацией этих "наполеоновских" устремлений следует считать замечательное стихотворение "Колониальный сон": "Когда мы кофе в рот вливаем, – Как по плантации гуляем… Одевши шлем, сжимаем кнут! Туземцы кофе нам несут, Собравши в короба и юбки, А мы целуем девок в губки. Ведь мы пропащи, мы плантатор – Садист, пропойца, эксплуататор…").
В некоторых случаях пушкинские "записи" лишь едва проступают на лимоновском "палимпсесте", что, впрочем, не отменяет саму возможность их прочтения и дешифровки. Например, зачин стихотворения "Где Сена долларом стремится…" ("Где Сена долларом стремится, Где дождь пузыристо идёт, В еврейском гетто как волчица Наташа с Эдвардом живёт…") производит впечатление автобиографической зарисовки с "натуры", но в действительности за ним "прячется" 41-ая строфа четвертой главы "Евгения Онегина": "Встает заря во мгле холодной; На нивах шум работ умолк; С своей волчихою голодной Выходит на дорогу волк".
Даже в области поэтического синтаксиса Лимонов склонен применять риторические конструкции, весьма характерные для пушкинской эпохи. Поэтому, когда наталкиваешься на уничижительную дефиницию прекрасного пола в произведении, озаглавленном "Однажды, в Довиле…" ("Что женщина? Лишь щель, лишь злой каприз, Когда по этой уводящей щели Ком ДНК стекает властно вниз, Если низвергнуть раньше не успели…"), не можешь отделаться от ощущения её формальной близости к пушкинскому толкованию дружбы ("Что дружба? Легкий пыл похмелья, Обиды вольный разговор…").
Если Пушкин, будучи нашим "всем", годится буквально для всего (хотя в "Священных монстрах" Лимонов и отводил ему скромную роль "поэта для календарей"), то сфера применения других классиков ограничена в "Мальчике…" определённой тематикой. В частности, "осколок" такого лермонтовского текста, как "Смерть поэта" ("И он убит – и взят могилой, Как тот певец, неведомый, но милый…"), был использован для украшения стихотворного "венка" Геннадию Шмакову: "Генка милый! Уже давно ты взят могилой, и подвигов моих не зришь…"
Как мы уже сказали, в лимоновской "эхокамере" хватает места и поэтам двадцатого столетия. Из них самая большая "территория" досталась Владимиру Маяковскому, захватившему в сборнике "Мальчик, беги!" целых два интертекстуальных "плацдарма". Причём в обоих случаях средством художественного "нападения" послужил вопрос, который замыкает стихотворение "А вы могли бы?" ("А вы ноктюрн сыграть могли бы на флейте водосточных труб?"). Именно он почти "калькируется" в последних строчках "Землетрясения и затмения" ("А вы испугаться трясенья могли бы, Когда, изгибаясь, ломается дверь?..") и безымянного текста "Я презираю хлеборезов…" ("А вы бы повернуть могли бы, Тот ключ с улыбкой на устах…?" имеется в виду ключ зажигания реактивной системы залпового огня "Град". – А.К. ).
В каком-то смысле сборник "Мальчик, беги!" напоминает завязанный мешок с ветрами, вручённый Одиссею Эолом: стоит его только "развязать" (хотя бы с помощью филологического анализа), и голоса лимоновских предшественников сразу же вырвутся наружу. Первым, вне всякого сомнения, покинет замкнутое пространство "Ветер" Пастернака, вступление к которому ("Я кончился, а ты жива…") зеркально отражается в лимоновском "Ты Анна умерла, а я живу…"
За ним, скорее всего, последуют "ветра" рангом помельче. Вращая колёса мультипликационного велосипеда, в небо, например, обязательно взмоет кот Леопольд, распевая свой любимый гимн: "И с песней этой качу по свету, Качу, качу куда хочу…" (до этого его сдавленное мяуканье раздавалось в стихотворении "Мне нравится рабочий запах "Волги"…": "В полях кричу на дюжих трактористов И с девками-доярками шучу… Я пусть и не Хрущёв, качу куда хочу").
Уже упомянутое стихотворение "Я презираю хлеборезов…" будет вынуждено выпустить на волю, как минимум, трёх "заключённых", теснившихся в его первом четверостишии ("Я презираю хлеборезов, Калек, ребёнков, стариков, Зато люблю головорезов: Танкистов, снайперов, стрелков…"). Это, во-первых, лидер "Центра" Василий Шумов со своим давним хитом "Девушки любят лётчиков, девушки ждут моряков, девушки игнорируют маменькиных сынков…", во-вторых, Валерий Сюткин, в период пребывания в группе "Браво" сочинивший слова для такого шлягера, как "Любите, девушки…" ("Любите, девушки, простых романтиков, отважных летчиков и моряков, бросайте, девушки, домашних мальчиков, не стоит им дарить свою любовь…"), и, в-третьих, автор текста к мегапопулярной песне "А я люблю военных", исполнявшейся девичьим ансамблем "Комбинация" ("А я люблю военных, красивых, здоровенных, ещё люблю крутых и всяких деловых…"). Совпадение пристрастий лирического героя "Мальчик, беги!" с объектами вожделения страждущих женщин можно было бы, конечно, истолковать в традиционном психоаналитическом ключе, но мы сознательно воздержимся от этой соблазнительной перспективы.
Правда, совсем обойтись без фрейдистских ассоциаций при чтении нового лимоновского сборника практически невозможно. Например, в тяжбе за "авторские" права на душу и воспитание сына, которую на протяжении всей книги Лимонов ведёт со своей женой ("актрисой Е.В."), определённо просматривается реструктурированный эдипов комплекс: желание отца избавиться от матери-соперницы. Разумеется, в этом треугольнике силовое поле конфликта обеспечивается не "эросом", а "эйдосом": склонный к самообожествлению лирический герой Лимонова не может примириться с тем, что ребёнок, появившийся в результате его скоротечной связи с обычной смертной женщиной, будет иметь сложности при вознесении на Олимп. Однако неразумная мать, подозрительно напоминающая хтонических чудовищ древнегреческой мифологии, всеми силами пытается оставить сына в плену земного начала, помешать богу-отцу подарить своему любимому отпрыску хотя бы культурное бессмертие.