режьте под камеру торт!..
Кто там три тысячи триста
просит взаймы на аборт?
Дурочка! Парня плечистого
выбери, вона – мордаст.
Истово дай ему, истово, –
он тебе денежку даст.
***
Была б ты женщиной
пропащей,
босой,
как вся Твоя судьба, –
я взял бы и
рукой дрожащей
печати стёр Тебе
со лба.
Потом
упал бы на колени
и, сердце комкая
в груди,
я вместо всех
стихотворений
проговорил Тебе:
– Иди!..
***
Чтоб никто не был лохом
и не корчил лица,
для начала эпоха
вынимает сердца.
И умеет неплохо
набивать в ямы лбов
разноцветную похоть
и жестокость рабов.
***
…Это когда с неба давит просинь.
Это когда я от правды пьян.
Это когда моя мать выносит
в улицу душеньку, взяв баян.
Это когда мне люди – братья.
Это когда я слезы не скрыл.
Это когда мои объятья
шире, чем взмах журавлиных крыл.
Это когда мне в рубашке тесно
и кафедральны кругом поля.
Это когда для протяжной песни
тысячу лет цвела земля.
Это когда я на метр выше.
Это когда я себя сильней.
Это когда в песнопеньях слышу
посвист, набат и храп коней.
Это когда Челубей хохочет,
а за спиной – отец-старик.
Это когда любовь клокочет,
как у немого гортанный крик.
Это когда, нахлебавшись грусти,
нечем спасаться и незачем…
Это когда я настолько русский,
что уважает меня чечен…
Это когда, в грязи по пояс,
тонут упрёки могильных плит.
Это когда мужичья совесть –
сколько б ни гасла – свечой горит…
Это во мне говорит Россия.
"Эй, – говорит, – мужик! Приём!
Есть ли в тебе такие силы,
чтоб устоять на краю времён?"
(обратно)
Евгений ЛЕСИН «... ТЕБЕ НА ЗАКУСКУ»
НОЧЬ ДЛИННЫХ МУЗЕЕВ
Добрый милиционер не пустил на парад геев.
У тебя, мол, и так экстремизмом подпорчено досье.
Иди-ка ты лучше, Лесин, на Ночь длинных музеев.
Вот тебе на закуску коробочка монпансье.
Монпансье – закуска политкорректная, толерантная.
И водку я взял патриотическую "Слава Руси".
Рядом, конечно, шагала баба – злобная, девиантная,
И голосила все время, несмотря на мои уговоры: не голоси.
Бабу, разумеется, можно было ударить бутылкой,
Но жалко, товарищи, бутылку, жалко её до слёз.
Поэтому я просто ковырял голосящую бабу вилкой,
А про себя обдумывал, как обычно, еврейский вопрос.
А Ночь длинных музеев была чудо как хороша.
В центре современного искусства Винзавод мы её завершили.
Правда, трудное испытание ожидало меня, алкаша.
Нас не пускали с водкой, как какого-нибудь Саакашвили.
Но у нас ума-то палата, мы ловко проникли на Винзавод,
Водку спрятав у бабы под юбкой, от ненависти пламенея.
Завидовал нашей мудрости весь окрестный народ:
Не стали смотреть под юбкой у бабы охранники геи.
А потом нас снимали на телевизор, уговаривая раздеться догола.
И поили красным сухим вином из пятилитровой канистры.
Четверо трансвеститов душу мою спалили дотла
Своей любовью к России, может, они были чекисты?
А потом я читал поэму "Эх, раз, ещё раз, кто тут не пидарас?"
Все три слушателя были в восторге абсолютном.
Добродушный олигарх подарил мне раскрашенный унитаз,
Я его где-то потом потерял в угаре беспутном.
А потом я плакал прямо на Садовом кольце,
Потому что закрыли кафе любимое, очень дешёвое.
Зато бабе местный художник слово нарисовал на лице,
И мы продолжили бренное существованье свое алкашовое.
***
Ты будешь тихим деревом возле большой реки,
А ты небольшим деревянным разбитым храмом.
А мне, как обычно, по фигу, совершенно по фигу, мужики,
Только б не Мандельштамом, товарищи, только б не Мандельштамом.