Вязальщица, свяжи такое покрывало,
Что, как его ни кинь, оно бы покрывало
Старинный наш Союз от головы до пят.
Свяжи и про запас – ведь сдёрнуть норовят.
37. Игорь ШКЛЯРЕВСКИЙ. Как и многие дети 1937 года, какое-то время прожил в детдоме, что наложило отпечаток на его поэзию так же, как и на поэзию Николая Клюева, Валентина Устинова и других. Поэзия одинокого бродяги, одинокого волка, поэзия странника природы. Сделал один из лучших переводов "Слова о полку Игореве". Написал своё "Слово о Куликовом поле". Поэт изначально трагического мироощущения и перестройку принял, как продолжение русской трагедии.
Я небосвод люблю угрюмый
И ветки белые ракит.
На холоде мой ум кипит,
Связуются дела и думы.
Иду, сутулясь по стерне.
Осенний ветер завывает,
И всё в природе увядает,
И расцветает всё во мне…
38. Геннадий РУСАКОВ. О нём напомнило несколько человек. Среди них merihlyund "Когда видишь в этом списке Глушкову и Зульфикарова (типа Николаеву и Кенжеева) и не находишь Русакова, – понимаешь, что составлянту трудно быть объективным, избежать соблазна включить в сонм первых своих друганов…" Увы. Тема друганов – тема сложная, и с Геннадием Русаковым я тоже знаком. И немало "друганов" на меня обиделось за невключение, но такова уж участь критика. Стараться быть ближе к объективности. merihlyund – посоветую прочитать мою статью о поэзии Русакова. Тоже из детдомовских детей 1937 года. Отсюда и жёсткий взгляд на мир. "Могила матери моей, отец, зарытый в общей яме, старуха с гнойными глазами... Не много ль было мне смертей?" Много лет проработал в Нью-Йорке в миссии ООН, а отсюда и окружение поэта было исключительно из любителей Америк. Рубцовы туда не долетали. Но тем не менее, взгляд и на мир, и на природу, и на людей – чисто русский. Главный его стихотворный цикл "Разговоры с богом". Поэт жалуется и выговаривается своему личному богу.
– Ты ошибся страною, – мне память моя говорит. –
Я полжизни провёл, колеся по немыслимым весям,
изучал языки, видел славных и власть предержащих,
и едва не ослеп от красот бесконечных швейцарий.
А только, поди ж ты, – прикипел пуповиной
к бугру по размерам едва с полисадник
и люблю его неутолённой любовью
человека, лишённого в детстве родства.
...
Каждой осенью горло мое распухает,
а душа, словно поздняя астра, распахнута в слякоть и стынь
и продута насквозь, но всегда нерушима.
А над тучами, там, где уже ничего не видать,
чередою проходят слепые планеты
в их гудящем волчковом вращенье,
и белёсые солнца
оттуда срываются вниз...
39. Анатолий ПЕРЕДРЕЕВ. Так и смотрит на меня своим суровым взглядом за столиком в ЦДЛ, мол, что ещё такое задумал, какую шушеру накидал? Прости, Толя, идеал в поэзии почти не осуществим. Иных поэтов у нас в России нет. А за рубежом и подавно. Со своим строгим отношением к поэзии за всю жизнь Анатолий написал лишь одну книгу стихов. Но в русской поэзии остался. Анатолий Передреев оставил после себя настоящие поэтические жемчужины: "Околица родная, что случилось, Окраина, куда нас занесло? И города из нас не получилось, И навсегда утрачено село", или это: "Заболев по родимым краям, Из далеких вернусь путешествий...", или: "Перебирают детство, как наследство..." или "То ли сон о старшем брате, То ли память детских лет: Рук широкое объятье. Портупея. Пистолет". Его друг Василий Белов писал: "Николаю Рубцову и Анатолию Передрееву надо было не просто жить, надо было суметь в ы ж и т ь. Они были рыцарями настоящей поэзии, и соседство с рыцарями инвалютных касс их не устраивало. Такое соседство и постоянное безденежье для обоих было глубоко оскорбительным, но они остались верны настоящей поэзии. И оба погибли… Успели ли они исполнить предназначение? Я думаю, что успели, хотя книги, при жизни изданные, у обоих вмещались в один пиджачный карман…"