Книга "Четыре года из жизни поручика Лермонтова" вышла в свет благодаря поддержке народного артиста России, организатора Международных кино- и театральных форумов "Золотой Витязь" Николая Бурляева. Он – из числа тех людей, которые всю жизнь был пристрастны Лермонтову, что подтверждает и его глубокая статья, предпосланная драме Абсавы. Хочется верить, что он не остановится на полпути и не только проторит этой пьесе дорогу на сцену, но сам примет участие в её реализации, ведь на его актерском счету один из лучших образов нашего Поэта.
P.S. Жаль, что из-за незначительного тиража книгу можно приобрести только в магазинах "Книжная лавка писателя".
Георгий Саталкин НЕИЗЪЯСНИМАЯ ТАЙНА ПАЛИТРЫ
Полотна художника Александра Овчинникова обладают одним, несомненно, положительным свойством – главным, на мой взгляд, для произведений искусства: они диалогичны, они разговаривают со зрителем.
Как? Каким языком и что это за язык? И откуда эта широта, свобода и богатство речи овчинниковских пейзажей, натюрмортов, портретов, этюдных работ и многоплановых композиций? Простые вопросы, а дать ответ на них трудно, почти невозможно.
Хлебороб по своему происхождению, по всей тогдашней жизни своей, он впервые досыта наелся хлеба, когда приехал в Оренбург и на базаре купил буханку ржанухи. И тут же съел её всю без остатка. Первая работа, с которой он пробился на областную выставку, была посвящена хлебу, и так и называлась: "Натюрморт с чёрным хлебом".
Много деревенских мальчишек взваливали в чёрные годы войны на неокрепшие плечи свои тяжеленную мужскую работу, становились трактористами, пахали, сеяли, ломали вилами работу на колхозных фермах. А художником стал он один – Шурка Овчинников из села Балейка. Все видели: пашня чёрная. А он открывал: она ещё и синеватая, и небесная божественная голубизна таится в чёрных пластах борозд, а ещё и красноватый поддон, и красноватая эта гамма столь обширна, что её и не передать. И прозелень, и желтизна наплывают, и мукой заливало душу парнишке от обилия впечатлений и своей немоты. Он работал и в дневные смены, и в ночные, до снега, до буранов трудился в поле, уставал смертельно, но без устали трудилась его душа. Острый ли, потрясающей цветочувствительности глаз подростка-тракто- риста, сердце ли требовало выхода впечатлениям, мечта ли о другой, не столь каторжной, мазутной, черноземной работе будоражила ум? Этого он не знал. Главным для него тогда было выбраться из первобытного, мучительнейшего цветового хаоса. Вся растущая натура его искала, требовала гармонии. И найти её можно было, только взяв в руки карандаш, а ещё лучше – коробку красок и кисть.
Он уже осмыслил, глубоко проник в простые народные приметы, определяющие мир цвета: зелёный, например, символизирует жизнь, молодость, рост; красный – любовь; жёлтый – разлуку; чёрный – тлен, смерть, небытие. А ещё ведь и бездна оттенков, тонов, полутонов, и они тоже что-то значат, говорят на своём таинственном языке, быть может – самом древнем на земле. Всю эту фундаментальную грамоту он изучал, впитывал, осваивал у себя на родине в крестьянских трудах и заботах.
Талантливый самородок, сам того не подозревая, шёл дорогой, проложенной некогда ещё Ломоносовым – учёным, поэтом, художником. От всех невзгод, огорчений, неудач, скепсиса некоторых коллег Овчинников находил убежище в труде. Работоспособность у него колоссаль- ная. Он поражал ею маститых художников на академических дачах, когда по нескольку месяцев жил там и работал вместе с прославленными, имеющими награды и звания деятелями изобразительного искусства. Жадно впитывал уроки, осмысливая и перерабатывая их манеру письма, их приёмы в решении композиционных задач, их отношение к натуре. Но шёл своим путем. В красный угол своего творчества, своего мировоззрения он поставил таких гигантов русской живописи, как Суриков и Пластов.
С "академички" привёз однажды в числе других полотно, которое, по моему разумению, можно поставить в ряд выдающихся произведений национальной живописи. Весна… Самая ранняя. Только снег ещё сходит… Дали лесные затуманены новорожденным дыханием. Дышит земля – коричневатая, вся в едва уловимой лиловатой влажной пелене могучая пашня… Ни одного цветового излома, ни одного форсированного или напыщенного мазка, всё спокойно, величественно, всё – гармония.