Мы не отречёмся от своих матерей,
Хотя бы нас садили на колья…
Может быть, лучшего из сыновей
Носит в своём животе поповна?
Когда же ступает он на отчий порог ("Автобиографические главы", 1934), когда попадает снова под домашний кров, где так же, как в детстве, теплится лампада, а на полке "Жития святых", из него вырываются удивительные слова:
…И побоюсь произнести признанье.
Не тут ли тайна его творчества, его творческой личности?
Не так ли, в непроизнесённости, глубоко-глубоко, таилось в нём, как чистая душа дитяти в заматеревшем мужчине, то самое сокровенное чувство к Создателю, которое он ни разу не обнаружил словом, но которое – в стихах и поэмах – с яркой силой и вдохновением проявляется в восхищении Божественной красотой земли… "И увидел Бог всё, что он создал, и вот, хорошо весьма" (Быт., 1,31). Ведь вся поэзия Павла Васильева – словно сгусток солнечной энергии любви к земле и человеку.
Вячеслав Огрызко «НАШЕЙ МОЛОДОСТИ РАСКАТЫ»
В 1966 году Юрий Кузнецов, уезжая в Москву, посвятил друзьям своей юности – Валерию Горскому и Вадиму Неподобе, стихотворение "Прощание с Краснодаром". Молодой поэт с лёгкой грустью писал:
Потрясают осенний перрон
Золотые литавры и трубы.
Их прислало бюро похорон
По изысканной выдумке друга.
Может быть, я, ребята, вернусь!
Но прощальными машут руками.
И на память мне дарят арбуз,
Исцарапанный именами.
Я читаю: "Валерка", "Вадим",
Кабаки, переулки, закаты…
Мы неверным молчаньем почтим
Нашей молодости раскаты.
Гей, шампанского! Водку несут.
Ничего, наливай до предела!
Мы сегодня покажем, как пьют
За успех безнадёжного дела.
Я бросаю в промозглый туман
Роковую перчатку. Однако
Машинисту последний стакан,
Чтобы поезд летел как собака!
Не грустите, Валерка, Вадим,
Я вернусь знаменитым поэтом.
Мы ещё за успех воздадим,
Шапку оземь и хвост пистолетом!
Кузнецов оказался прав наполовину. Он действительно стал знаменитым поэтом. Но в Краснодар уже не вернулся. Может, это было и к лучшему. Иначе поэт точно быстро бы завял, как Горский и Неподоба.
С Горским Кузнецов познакомился ещё в Тихорецке. Они, кажется, вместе заканчивали школу, хотя находились в разных весовых категориях в прямом и переносном смысле этого выражения. Кузнецов с детства отличался высоким ростом и спортивным телосложением. А Горский всегда производил впечатление болезненного человека. Но у него был очень влиятельный отец, занимавший пост второго секретаря райкома партии. Кузнецов, напротив, очень рано оказался предоставлен сам себе. Его отец погиб на фронте, старший брат после техникума по распределению уехал в Среднюю Азию, сестра, когда закончила школу, поступила в Пятигорский фармацевтический институт. Мать же (она работала администратором в городской газете) одна за всем уследить не успевала. Вот Кузнецов по недосмотру после девятого класса и остался на второй год. Понятно, если б он был каким-то неучем или отпетым хулиганом. А тут всё получилось наоборот: и вёл себя парень прилично, и от учёбы совсем уж не отворачивался, больше того, мог прилюдно, прямо на уроке поправить кого-нибудь из учителей, допускавшего очевидные речевые ляпы. Как говорили, во второгодники Кузнецова записали за врождённое чувство справедливости и за необузданный характер.
Сдружили Горского и Кузнецова стихи. Они оба летом 1959 года записались в литературную группу, созданную при районной газете "Ленинский путь". В своих стихах ребята делились впечатлениями о непростом послевоенном детстве, о романтических походах по Кубани, о первой безответной любви… Не всё у них, конечно, получалось. Два друга были ещё во многом наивны и не всегда свои мысли выражали точно и ёмко. Подкупали их стихи другим – чистотой помыслов. Об этом можно судить хотя бы по газетной полосе, датированной шестым сентября 1959 года, где поместились первые опыты и Горского, и Кузнецова:
Горский писал:
Я видел, на степном кургане,
Где нива золотом звенит,
У берегов родной Кубани
Высокий памятник стоит.
Когда-то здесь в гремящем мраке
Горела степь, закат пылал,
Упал будённовец в атаке,
Чтоб после встать на пьедестал.
Его ласкает тихий ветер,
Над ним орлы весь день парят.
Бушует жизнь. А на рассвете,
Как алый стяг, горит заря.
Но Горский опирался в основном на книжные впечатления. Ту же интонацию ему явно подсказали книги о революции. Кузнецов, напротив, всегда старался отталкиваться от личного, от пережитого. Поэтому его картинка получилась намного сильней и более эмоциональной. Он рассказывал:
В дырах стен небеса голубели,
Рвались мины наперебой.
И когда я лежал в колыбели,
Пел мне песни далёкий бой.
Ветер гладил лицо рукою,
Но заснуть мне было невмочь.
И склонялась не мать надо мною,
А прожжённая звёздами ночь.
Мне пожары шипели глухо,
Грохотали бомбёжки: – Держись!