Нисколько не удивляет, когда речь заходит о Личутине, рассказ, как он в компании ещё двух старичков-лесовичков шёл по улочке, а увидевший их сказал: "Надо ж, вот идут три русских классика". Компанию Личутину составляли, если память мне не врёт, Абрамов и Белов. Они, насколько я понимаю, Личутина возрастом постарше будут, и он шёл среди них совсем молодой – но это ж не важно вовсе. И если б Личутина видели в компании с Суриковым или с Кольцовым – я б тоже не удивился. Или с Клычковым и Орешиным. Почему бы и нет?
Говорят, что ещё Ломоносов приглашал некоего Личутина кормщиком в экспедицию. Всё никак не соберусь спросить: дедушко Личутин, как тебе Михаил Васильевич показался? Справный был мужик?
Борис Шергин писал о других Личутиных, братьях, резчиках по дереву, которые в морском походе своём потерпели крушение, оказались на острове и остались там вовеки. Но мы тому не поверим: один из тех Личутиных точно выбрался на большую землю, и доказательства налицо – до нынешнего юбиляра можно коснуться рукой, проверить, что он жив и здрав, и по дереву он вырезает по-прежнему так же искусно, как и прежде.
Потому что – что такое личутинское письмо, как не резьба по дереву? Что такое личутинское письмо – как не восхваление Бога и всех Его даров? Что, к слову сказать, может показаться странным: ведь многие и лучшие свои книги написал он ещё некрещённым, ещё обуянным гордыней – в чём и сам сознавался.
И пусть да не покажется нам случайным совпадение в наличии трёх Владим-Владимирочей в русской литературе. Маяковский, Набоков, Личутин – казалось бы, ничего более дальнего друг от друга и быть не может; да и, сдаётся, сам дедушко Личутин не относит сих сочинителей к числу своих любимых.
Однако ж, и маяковская гордыня, и маяковская жалость к людям и горечь о людях, и даже маяковское неустанное размышление о самоубийстве – разве мы не найдём этого у Личутина? Найдём, найдём... И даже богоборчество отыщем в иных его книгах.
А безупречность набоковских словесных одежд, и вместе с тем некоторая набоковская словесная манерность – всё это разве не заметим мы и в Личутине?
Пишет Личутин не скажу, что манерно – не совсем подходящее слово! – но на свой лукавый манер. Он замечательно слышит простонародный язык – и люди во многих его книгах говорят живо и сочно – но сам Личутин говорит только по-личутински, выстраивая свой слог любовно и последовательно, растворив в нём не только речь поморскую и речь тех краёв, где ему приходилось обитать (от рязанской глуши до подмосковных пригородов), – но и создав в итоге исключительно свой, узорчатый, нарочитый словарь.
Чем не повод для сравнения с Набоковым, который опытным, профессорским путём создавал свой собственный, рукотворно выведенный и трепетно выпестованный язык?
А набоковская тоска о его потерянной Родине – и личутинская тоска о всё той же ежедневно обретаемой и обретаемой Родине, которая может вмиг рассыпаться в ладонях, если её не холить и не хранить: разве не отражаются друг в друге тоска одного и тоска второго?
Но не было бы сегодня повода для разговора, если б не принёс Личутин то своё, что многим из нас особенно дорого в его сочинениях.
Я бы назвал это словом любованье.
Отчасти, наверное, и близки Проханов с Личутиным тем, что их взгляд на мир отличает эта неустанная, неутолимая зачарованность миром, когда ангел может вспорхнуть из-за любого куста, а если не вспорхнул – то и не беда, – он и так повсюду, этот ангел, и от него сияние идёт.
Какой дурацкий парадокс! – когда два нежнейших и добрейших русских писателя – оба ходят в одеяниях мракобесов, и собак на них навешано столько, что этими сочинителями впору детей пугать.
Но раскройте любую книгу Личутина наугад и вдруг, едва ли не первой же странице, вы обнаружите волшебство, созданное казалось бы из ничего.
Вот на Мезени купаются мужики – и купаются женщины.