в июне был июнь и был июль в июле,
и следом за средой четверг шёл чередою,
и по утрам башка трещала с перепою.
Шли в небе облака, как на шашлык барашки,
а по лугам цвели люпины и ромашки,
и было, как всегда, сто метров в "стометровке",
и было, как всегда, пол-литра в поллитровке.
Сограждане мозги упорно напрягали,
чтобы вписать "стакан" и "хрен" по вертикали,
трудился интеллект могучий капитально,
а мимо жизнь текла вполне горизонтально.
Пришедшие с мечом, найдя войне замену,
лукавый щуря глаз, нам назначали цену,
мели по всей земле во все пределы мётлы,
на брошенных шприцах горело солнце мёртвых...
Ещё звучал язык есенинский, рубцовский,
и в Петербурге жил Глеб Яковлич Горбовский,
но каждый новый день мы ждали всё тревожней,
и новых двух друзей был старый враг надёжней.
Предчувствия мои меня не обманули…
***
Опять над нами тёмная завеса,
опять тебе отходную поют,
опять твою страну бесславят бесы,
и снова бьют и плакать не дают!..
В глухую стену, как подводник в "Курске",
стучи сильней, чтоб слышали в Кремле, –
что ты не "новый", а последний русский
в своей стране, на собственной земле.
Пора менять кручину на дубину,
мы исчерпали срок терпеть и ждать,
ты помни – кроме жалоб на судьбину
в России есть "наука побеждать"!..
Кто рвал хоругви наши и знамёна,
кто в наших детях души убивал, –
мы этих бесов вспомним поимённо,
как никогда никто не вспоминал!..
Чего уж там, нас так и так осудят!..
Переживём и этот катаклизм,
и пусть нам общим памятником будет
разрушенный в боях либерализм!
***
Тёмные, тяжёлые, осенние облака,
будто бы спрессованные, нахмуренные века,
никого не помня, не зная тут, –
словно над безлюдной землёй плывут.
Приглядись к подвижной, парящей их глубине,
сколько там теней, колеблющихся на мрачном дне,
– города и царства, жара и хлад,
и поднявший руку на брата брат.
Строит Ной ковчег свой, видишь, – первый плывущий храм,
плачет Иеремия, хохочет всемирный Хам,
тень слепого Гомера во тьме глухой
Книгу Откровенья гладит зрячей рукой...
Холодно, наверное, на север им плыть,
хочется, наверное, напиться и завыть!
***
Человек предполагает,
а Господь располагает,
но – откуда ни возьмись,
кто-то третий возникает,
тот, кто ножку подставляет...
Кто не знает, – берегись!
Человек предполагает,
ну, а бес – подстерегает,
как к нему ни повернись,
завлекает, подстрекает,
хает, лает, наливает...
Кто узнал, – скажите: "Брысь!.."
Ну, а кто предполагает,
пусть живёт себе, смекает:
всё решает только Тот,
Кто фигуры расставляет,
Кто их в ящик убирает,
и за Кем последний ход.
***
Почему так тревожно гудит этот ветер?
Потому что – не брат никому и не сват –
он всё тот же, всё тот же точь в точь в этот вечер,
как вчера, как полвека, полжизни назад...
Потому что, как музыка, небо и море,
он всё тот же, всё тот же в волнующей мгле,
то ли бурю несёт, то ли гнев, то ли горе –
как до нас, как при нас, как без нас на земле...
Небесам и забытым сказаньям ровесник,
он в калитки и в окна пытается влезть,
словно посланный кем-то свихнувшийся вестник,
никому не сумевший вручить свою весть.
***
В.Набокову – коллекционеру бабочек
За день тысячу раз взлетали,
за день тысячу раз устали,
а ведь крылья-то не из стали,
не из грубого барахла –
легче шёлка и мягче фетра,
облетающие от ветра,
словно слепленные из пепла –
всё, что вечность им в дар дала!..
...Вот и вечер.
Солнце померкло.
День окончился.
Жизнь прошла.
***
Николаю Шипилову
Не ждёшь дурных вестей,
а всё ж однажды скажут:
– На выход, без вещей!.. –
и на порог укажут.
Небесный воронок
не будет дожидаться,
где Бог, а где порог, –
пора определяться!..
Пора, мой друг, пора –
на стол или на лавку,
ну, вот и с плеч гора,
в отставку, жизнь, в отставку...
А твой предвечный страх
пусть развлечёт немного –
раздолбанная в прах
последняя дорога.
Уж если горевать,
то не о прошлой жизни,
а что не пировать
на этой бедной тризне...
Присяжный ангел мой,
я был твоим позором,
с повинной головой
иду за приговором!
***
Не зуди, говорю, и не будешь зудим!..
Нужно трезво оценивать шансы, мой друг,