не придём, не увидим и не победим,
праздник жизни хорош и без наших заслуг!
Ну, допустим, снесём мы полмира!.. Потом
постоим полчаса у разрушенных стен.
Ну и что?.. А без подвигов наших, Катон,
сохранится хотя бы один Карфаген?
***
Ветер, ветер, не стоит, не надо,
не срывай золотые листы,
не рыдай!.. В эти дни листопада
я такой же бродяга, как ты!..
Всё равно – ни рыданья, ни крика
не услышит никто и нигде,
наша жизнь – это только улика
на последнем и страшном суде.
Пусть клевещут и каркают хором,
пусть повесят на нас всех собак,
я и сам со своим приговором:
всё не то, моя жизнь, всё не так!..
Слишком долго за сложным и ложным
мы гонялись с пустым решетом,
а теперь языком безнадёжным
как расскажешь о самом простом?!.
Но бродяге ничто не в убыток,
пусть листва заметает наш след,
там, где нет ни дверей, ни калиток, –
там и входа и выхода нет!
КУКУШКА
Не разгадать твою тоску –
всерьёз грустишь или играешь,
когда всю ночь своё "ку-ку",
как чётки ты перебираешь?..
Годам ли нашим счёт ведёшь,
слепого случая орудье,
зачем их, как птенцов, кладёшь –
в чужую жизнь, в чужие судьбы?..
Игра ли это, не игра,
но мне давно уж не в новинку
печально слушать до утра
твою заевшую пластинку.
***
Вот уже и мы в иглу
вдеть не можем чёрной нитки,
чёрной нитки, чёрной метки,
той, простой, что даже детки
почитают за игру,
за игру, а не за пытки...
Мы не так, конечно, прытки,
и не так, конечно, метки,
глаз не тот, рука не та...
Ладно!.. Это ли убытки,
если в каждой нервной клетке,
боль о прошлом запертa!
***
Всё земное – уже за мною,
позади уже, за спиною,
за невидимою стеною
меркнет стынущею золою.
Золотое золы мерцанье,
словно кадров кино мельканье,
где родные до осязанья
гаснут целые мирозданья.
И смотрю я, как наблюдающий,
на себя в толпе исчезающей,
легкомысленно так вдыхающей
дух травы забвенья дурманящий...
***
А когда выключается в комнате свет,
и лишь звёзды с луной остаются в окне,
словно в детстве за тенью следя на стене,
мы не знаем, не ведаем, сколько нам лет...
В этом царстве ночном без фальшивых зеркал,
без навязчивой честности календарей, –
ты летишь среди звёзд в колыбели своей,
как когда-то давно безмятежно летал.
Ты летишь в первородном, забытом тепле,
над сияньем уральских ночей ледяных,
над цветною поляной тюльпанов степных,
над судьбою, ещё не открытой тебе.
И такая далёкая песня слышна,
и далёкий единственный голос такой,
и такая защита небес над тобой,
что уже никакая судьба не страшна!..
***
Бережёного, Бог – так меня бережёт –
не велит на кисельный ходить бережок.
Крепко держит в Своей справедливой руке –
"Не проси!.." – не пускает к молочной реке.
Не пускает ни к барским столам, ни в Кремли,
не меняет мои пятаки на рубли.
Отклоняет пути от лавровых венцов,
от лавровых венцов, шутовских бубенцов.
Посылает мне весть, чтобы я не вздыхал,
чтобы манны небесной напрасно не ждал...
Посылает врагов, а ещё дураков,
погляди, да сравни: ты-то сам – не таков?
Не скупится, полынною брагой поя, –
чтобы мёдом мне жизнь не казалась моя,
чтобы холод земной пробирал до костей...
Видно, я у Него из любимых детей...
ПЕСОЧНЫЕ ЧАСЫ
Над серебряной рекой,
на златом песочке...
Народная песня
В той ли колбе старинной,
где ночью и днём –
кто-то время бросает
и вертит вверх дном...
Вместе с ним нас бросает
и вертит весь век,
и уже мы не знаем –
где низ, а где верх,
чтo пылит нам в глаза
из любого угла –
золотой ли песок,
или прах и зола?..
Это Бог запечатал
в стеклянный острог
до последней песчинки
отмеренный срок.
В той игрушке старинной
до времени Он
запечатал концы
и начала времён,
где мы будем мотаться
в пространстве пустом,
не оставив следов
на песочке златом...
Анатолий Салуцкий «ПЕРВЫЕ УЧЕНИКИ» И «ВЕРНЫЕ РУСЛАНЫ»
Перечитывать литературно-критический раздел журнала "Огонёк" конца 80-х годов прошлого столетия полезно и поучительно.
На фоне нынешнего, за редким исключением, обзорно-рекламного состояния художественной критики, отчасти выродившейся в словесную эквилибристику и конкурс эрудиций, огоньковские публикации смотрятся интеллектуальным пиршеством. Разумеется, это относится не ко всем авторам того периода. Была среди них некая ремеслен- ница, самозвано нарёкшая себя евангельской Марфой, которая пеклась о столь многом, что сама себя одёргивала: "Не пора ли остановиться?" и которая, подобно "белым колготкам", снайперски отстреливала оппонентов "Огонька". Была титулярная критикесса, прибывшая из Харбина и нашедшая приют в редком жанре литературного фельетона, которая, по её личным признаниям, с конца 60-х выполняла заказы на публичное осмеяние неугодных писателей и продолжила это сомнительное дело в "Огоньке", очень вольно обращаясь с фактами, вплоть до обнародования сплетен, услышанных от писательских жён в литфондовской поликлинике. Фельетон! – всё дозволено. Был задиристый критик, литературный бретёр с острым, лихим, едким пером. Но основную ударную силу, конечно, составляли концептуалисты Бенедикт Сарнов и Наталья Иванова. Сегодня перелистывать их статьи приятно – независимо от того, в какой мере разделяешь тогдашнюю позицию авторов. И даже забывая, с каким ожесточением огоньковские перья терзали тебя самого.