Широка, просторна, гостеприимна, радостна и прекрасна она, моя страна, – кто бы что о ней ни говорил... Для меня до сих пор является огромной загадкой привитая страсть к разъездам по заграницам. Может в этом и есть какой-то кайф, но, не познав своей страны, не ощутив её просторности, ты отказываешь себе в важном, может быть в самом важном.
Моя практически физиологическая потребность – ощутить, прочувствовать простор моей страны. Добраться туда – за Урал, в Сибирь и многим дальше, до самого океанского Владика. Без этого ты начинаешь ощущать себя в некой утлой клетушке, мерить расстояния временем на поезде до столицы, а страна постепенно в восприятии превращается в бесконечную череду разломов. При этом аксиома детства "широка страна моя родная" обретает налёт легендарности, мифологичности и нереалистичности. Что в ней широкого? От моего города до Москвы муторные сутки поезда, вот и вся широта, вот и вся масштабность! Бремя, а не радость!
Широка – это безгранична, всеобъемлюща, самодостаточна, со своим мнением и голосом. Сейчас ей навязали рамки от и до, натянули шагреневую кожу, которая уже начинает сжиматься. А гигантский разрыв по Уральскому хребту всё более усиливается, да и десятки других рытвин уже отчётливо маят тело моей страны.
Широкая страна крайне невыгодна, нерентабельна. Может быть, сдать в аренду? Тем более, что все мы узнали от премьеролюбимого исполнителя псевдопатриотических куплетов, что Рассея – это нечто "от Волги до Енисея", проект нового идеального государства? Этот показательный пример современной дикости (хотя, возможно, просто перспек- тивный проект) приводит Василий Авченко в своей дебютной книге "Правый руль".
Это счастливая и трагическая история, загнанная в угол, из которого нет выхода. Любое развитие событий в перспективе приведёт к жертвам, утратам. "Правый руль" – свидетельство и фиксация разлома страны, которая всё более превращается в "конструкцию", причём "странную", гибридную: "квазисоветскую по форме и антисоветскую по содержанию".
В книге много личного, а потому страстного и искреннего. Причём мои внутренние переживания и ощущения удивительным образом слились с тревогами, с голосом автора. В этой остроте, в этой боли для меня и состоит ценность послания Василия Авченко. В том, что страна едина только формально, и "мы ужасно мало знаем друг о друге", хотя всё ещё схоже мыслим и примерно одинаково чувствуем, рождённые в СССР.
В этой ситуации у поколения, принявшего на веру и впитавшего простые вещи, рождается общее ощущение: "моя настоящая родина – СССР". Этим закрепляется то, что все мы в прошлом; настоящее – странный сон, ошибка, от которой уже пошли необратимые последствия. Мы остались в прошлом со своими понятиями о мире, со своим взглядом на жизнь, который для нынешнего времени может казаться не совсем адекватным.
У нас из-под ног увели почву. Вместо неё постелили странный стилизованный палас, который уже стал вытираться и сечься по краям. Ну а ту родину нашу, с которой мы сжились, просто изувечив и беспрестанно надругаясь, убили. Убили цинично и без сожаления, причём эти убийственные токи крайне живучи и пульсируют до сих пор, ища новый выход энергии, свежие жертвы.
Мы, действительно, мало знаем друг о друге. О той же Сибири, да и Дальнем Востоке мыслим штампами типичного европейца с примесью своих местных мифологем. Что я могу знать о своей большой стране, когда мне многим проще посетить Европу, Африку, да и те же дальневосточные страны, чем Камчатку, Сахалин, Владивосток? И, вполне возможно, под покровом этого незнания зарождаются новые нации, наподобие тихоокеанцев-праворульщиков, про которых нам рассказывает Василий Авченко. Разлом пошёл не только географический, но и по крови.
"У нас появились свои ориентиры, свои стандарты, своя система ценностей" – пишет Авченко о новой владивостокской ментальности. Всё это следствия близости и ориентации на автомобильную Японию, что синтезировалось в образе правого руля – "нерве", "философской категории", с которого возможно понимание Владивостока.
Правый руль – "солнечное сплетение", "болевая точка", "последний предел" дальневосточной нации. Символ спасения и надежды во времена крушения империи. Тогда по всей стране были свои символы спасения. Где-то огороды дачников, где-то тугие баулы челноков. Но здесь другое. Человек за рулем – уже совершенно иное "существо" – кентавр. Машина "расширяет границы дозволенного", даёт "чувство свободы и чувство ответственности".
Аномалия, неправильность – правый руль на наших дорогах порождает опасное свободомыслие. Это автомобильное диссидентство, разрастающееся в свою идеологию, пускает глубокие корни и влияет на сознание, корректирует его. Поэтому в общество и произошёл сброс информации о повышенной опасности подобного нестандартного положения руля на дорогах.
Правый руль – не просто иное техническое решение, иной, занесённый извне метод езды, который не вписывается в наш свод ПДД. За последние два с небольшим десятилетия, по версии Василия Авченко, он стал манифестом, голосом Дальнего Востока, "катализатором долгожданного возникновения зачатков гражданского общества", символом "противостояния Системе". Правый руль вырос в политическую категорию – "единственную безусловную ценность для приморцев".
Казус в виде правого руля меняет человека, делает его не как все. Он начинает выбиваться из общей схемы постсоветского человека, которому дали глотнуть воздуха свободы, отчего на какое-то время голова пошла кругом; когда уже стал приспосабливаться, привыкать, этот воздух ему перекрыли, пугая очередными приступами головокружения...
При помощи руля ты управляешь своим движением. Им постулируется свобода сознательного выбора и эту свободу есть потребность защищать и отстаивать. "Мы готовы стерпеть всё, но только не это" – говорит голосом всех дальневосточников об угрозе запрета правого руля автор. Угроза эта очень даже реальна, ведь японский правый руль кому-то намекает на дефицит лояльности и антипатриотичность. В нём даже, якобы, коренится и скрытый дух сепаратизма.
Аномалия ситуации состоит ещё и в том, что благодаря импорту подержанных японских машин "именно массовый и небогатый потребитель получил нормальные иномарки". Ну, а это никуда не годится, совершенно не вписывается в современную социальную конструкцию, проповедывающую жёсткое разделение на богатых и бедных, ведь она в какой-то мере стирает эти границы, а это уже равносильно преступлению общих правил, норм. Иноземный комфорт стал доступен, в этом усматривается серьёзное покушение на властную кастовую вертикаль. На саму основу основ.
Вместе с иным вольнодумным рулём в российском Приморье за последние десятилетия сформировалась "новая система координат", в которой "ближнее зарубежье – это Китай, Корея и Япония. Иномарка – это "Лада"". Всё более теряются и формализуются связи с метрополией, которая находится по ту сторону Урала и поэтому во многом условна. Авченко пишет: "Если в Чечне выросло поколение, не знавшее мира, то у нас выросло поколение, которое никогда не было в Москве". Вообще автор довольно часто сравнивает положение, в которое загнали эту мятежную кавказскую республику и Владивосток с окрестностями. Здесь тоже есть над чем задуматься...