– Проходите, что там застыли?
– А мама где?
– В столовой. За хлебом пошла. А обеды нам Танечка, сестра твоя привозит. Так что мы в ажуре!
– Так если мать в столовой, что ты её кличешь?
– Не говори! Точно! Старый стал, больной…
Я наклонился к отцу и поцеловал его. Подумал: "Худющий. Совсем высох. И выглядит намного хуже прошлого раза".
– Ну как ты себя чувствуешь, пап?
– Да неважно. Нога болит. Есть не могу, организм еду не принимает. Домой хочу. Вот думаю, сделают мне операцию – домой поеду. Здесь мне всё надоело, а дома стены лечат.
– Пап, ты пока с Лёхой поговори, а я в госпитальную аптеку схожу, мне там кое-что надо. Скоро вернусь, – я встал, уступая сыну место у кровати, и вышел в коридор. Там меня уже ждал незнакомый доктор. По больничным коридорам он провёл меня в ординаторскую. Там начальник клиники собрал на консилиум всех специалистов, имевших отношение к лечению отца.
– Ну, мы здесь, пока вас ждали, уже обменялись мнениями. Вы – сын Олега Константиновича и должны знать всю правду. Операция ему уже не поможет. Он неоперабелен. Метастазы поразили всю брюшную область и лимфоузлы. Лечение предлагается медикаментозное, консервативное. Да и лечением-то это не назовёшь. В общем, будем пытаться, что есть в наших силах, облегчить его страдания. Переходим на самый сильный препарат.
– Сколько ему осталось?
– Это очень индивидуально! – в разговор включился бритый наголо военный врач, похожий на облучённого физика-ядерщика, – может быть месяц, а могут быть и дни. Всё зависит от силы сердца. Оно у Олега Константиновича мощное, совсем ещё молодое, но две химиотерапии ослабили его значительно. Понимаете, химия – это зараза, которая и опухоль убивает, и сердце. Помочь она может, но только в среднем возрасте. У пожилых людей нет такого жизненного ресурса, чтоб выкарабкаться после яда.
– Зачем же тогда его вводите?
– Пробуем всё, чтобы остановить болезнь!
– Что вы советуете нам, родным? Как мне лучше мать настроить, семью? Что вы обычно рекомендуете в таких случаях?
Начальник госпиталя, видимо, сочтя, что ответ на данный вопрос имеет отношение к его исключительной компетенции, замер в кресле, затем подался телом вперёд, встал и вплотную подошел ко мне. Протерев очки и выиграв, таким образом, пару секунд для формулирования ответа, он, наконец, тихо произнёс:
– Я бы порекомендовал вам обзвонить тех, кто хотел бы ещё увидеть Олега Константиновича живым. Пока он в сознании, он будет рад видеть тех, с кем имел дело, дружил, поддерживал приятельские отношения. Скажите этим людям, что он хотел бы их увидеть, а его предупреждайте непосредственно перед их посещением, чтобы он не стал возражать, мол, зачем людей беспокоить. Поверьте, я нахожусь под сильнейшим впечатлением от общения с вашим отцом. Даже если он вам говорит о каких-то своих планах, он на самом деле вас хочет приободрить. Сам-то он своё состояние прекрасно понимает и готовится к концу. Но не стонет, а вас жалеет. Понимаете, в чём дело? Хороший, красивый у вас отец. Нам всем жаль, что он уходит.
– Спасибо за добрые слова!
Мы попрощались. Врач с вечно грустными глазами довёл меня до дверей отцовской палаты. Батя дремал. Мама разговаривала с Алексеем, кружась с какими-то чашками в руках в узком пенале гостевого холльчика. Я поцеловал мать и своими словами, не травмируя её душу, пересказал слова докторов. Спросил, где их квартирная телефонная книжка, где записаны телефоны друзей и сослуживцев отца.
– Мам, ты с мобильного вызванивай тех, кого считаешь нужным позвать сюда. Ему худо, видишь, совсем слабый. Только звони из коридора, чтобы папа не слышал.
– Ох, сыночка, дорогой ты мой, сил моих нет видеть, как ему всё хуже и хуже. Уж лучше б я за него болела! Только бы не видеть его страданий.
– Нет, мам, так нельзя говорить. Господь каждому посылает испытания по силам его! Отец сильный, мужественный, ты же знаешь, а ты – слабая женщина. Ты б такого не выдержала, поэтому и не говори так. Ты нам нужна, береги себя! – я обнял маму, но она вскинула на меня свои мокрые карие глаза, обхватила моё лицо руками, прижалась и горько-горько заплакала. Тогда и я понял, что приближается время, когда душа будет сжиматься и слёзы стоять наготове, и сказал себе тотчас, что хоронить моего генерала я буду с сухими глазами. Отец никогда своих слёз не показывал, и от меня их не дождутся. И всё тут!