Ненасытный вирус рвал и метал, пожирая бегущие ему прямо в пасть стада. Расстилаясь по ложбинке так, чтобы не видно было из-за краёв, Пришелец медленно полз по-пластунски. Стремглав метнулся за хоботок матки. Это было двойным везением: он скрылся от хищника, который остался по другую сторону поедать собратьев. И второе, он вновь был тем редким избранником, который на протяжении веков оказывался в женском лоне тогда, когда узкие родильные врата – были раскрыты! Можно обладать всем – силой, сноровкой, умом, но исчезнуть, попав не ко времени, не в нужный срок полной женской луны.
Пришелец счастливо скользнул за порог, и тотчас склонился, сжался, упрятывая главное в себе: сахарную плёнку с нанесёнными на ней письменами. Чуждый дух напалмом бил навстречу, выжигал, пытаясь стереть и переиначить пронесённые им через века знаки.
Шестнадцать поколений назад он, не готовый к такому испытанию, едва уцелел в подобной страшной переделке и дал плод с изменённым генотипом.
Тогда отец, крестьянин с соломенной головой, всё косился на своего чернявого малыша, тянущегося ко всякой музыке и танцам. И гонял, бивал жену по пьяному делу, принесшую ему непохожее чадо. Жена была не то чтобы совсем невинна: она спуталась с весёлым скрипачом, когда муж служил в солдатах, да и полюбила, знать, сильно гулящего человека. Пришелец это всё узнал, когда с выброшенным семенем старого солдата очутился в бабьем логове, и сразу же его повела, закружила музыка и песнь. И он, доселе продолжавший род простодушных упрямых мордовских крестьян, вобрал в себя иную суть: вписались чужие письмена.
Бывший солдат болел, слабел, считая, что старые раны дают о себе знать, бабки ворожеи говорили о сглазе, о порче и поили мужика колдовскими отварами.
Пришелец знал, каким недугом тот был поражён. В обронённых скрипачом скрижалях хранилась притча о том, как заболел египетский фараон, которому Авраам, из страха, отдал жену, назвав её сестрою: "…и взята она была в дом фараонов. И Аврааму хорошо было ради неё, и был у него мелкий и крупный скот, и рабы и рабыни, и лошади и верблюды. Но Господь поразил тяжкими ударами фараона…". Авимелеха, царя Герарского, Господь успел предупредить: "Ты умрешь за женщину, которую ты взял, ибо она имеет мужа".
Два разных злака не могут лечь в одну лунку без ущерба друг другу. Крестьянин-мордвин волей своей, упрямством, молитвами переломил непонятную болезнь, а скоро, когда весёлому музыканту ревнивый казак снёс саблей голову, и вовсе оздоровел, расправился, дожив до внуков, которые, на его старческое счастье, родились с соломенными головами.
Позже наслаивались русские роды с их тягой к приволью и неохватностью, сдерживающие себя вспыльчивые тюрки, но светловолосых или чернявых мальчиков отличала странная тоска по иной жизни.
Пришелец спокойно, так, чтобы не привлекать внимания, не тревожить, двинулся по люльке женского вместилища: перед ним был безобидный чуждый дух, сияющий, как масленый блин, в мужской уверенности, что он такой один, возлюбленный. Оставалось лишь усмехнуться, зная, как там, в человеческом бытие, его невольная ухмылка – с виду беспричинно – сейчас корёжит и выворачивает душу беспечного обладателя этого самонадеянного сияния: слепцы в любви открыты и незащищены.
Он был почти у цели. Яйцеклетка вызревала, наливалась спелостью, вынося с собой женскую Х-хромосому.
Можно было передохнуть. Только бы не задремать! Тысячи сперматозоидов заняли в ожидании позиции. Все во внимании, как затаившиеся перед броском охотничьи псы.
Время шло, тянулось, медленно, невыносимо. Сперматозоид рядом охладел, и другой, чуть дальше, растёкся мыльной пеной. Носители мужской хромосомы стали вымирать.
Пришелец чувствовал в себе ещё большой заряд энергии. Значит, он может отныне впервые воплотиться только в женщине.
Тоска скользнула по всему существу: тысячелетия был он – он! Хранил в себе эту плату с чипом первочеловека! Зачем всё? Его не будет, он растворится в этом океане, в этой бесконечности женской магмы!