Сперматозоиды впереди внезапно всполошились, разбегались по чреву в стороны. Пришелец также, собрав все силы, резко метнулся вбок, краем зрения успевая заметить, как хищная пасть вируса сомкнулась, пусто лязгнув, прямо у его конечностей. Хмель словно рукой сняло! Пришелец стремглав летел теперь поперёк общего движения, будто мотоциклист по отвесной стене. Акульи зубы громадного, страшного хищника прожектором блистали за спиной, хватая, заглатывая на ходу десятки, сотни тысяч сперматозоидов.
Пришелец скатился в ложбинку, как воин в окоп. Растёкся по дну её, затаился, замер: почти исчез.
Он не переставал удивляться, как быстро даже у него, всё помнящего и знающего, менялось восприятие жизни! Вот только он был частью мужчины и ему нравилась лёгкость и доступность женщины, которая не заботилась о детородстве, а искала, как и мужчина, наслаждения. И в нём всё загоралось, искрилось при её смехе, дурманил запах волос и так сладко было растворяться, будучи частью мужчины, в её ласках. Но здесь, в женской утробе, брошенному на выживание, ему хотелось схватить за руку ту женщину и провести её по своему прошлому.
В начале двадцатого столетия, в годы революции, Пришелец потерял родного брата-близнеца. Вирус присосался и пожирал, пожирал уже зачатую живую плоть, и каждый укус, это страшное кровожаднее смакование, отражались на нём – и страх пожирал его. Он ждал, бессильный к сопротивлению, когда хищник подберётся к нему, уже ни на что не надеясь. Но вирус насытился и заснул, как способны дремать они годы, дожидаясь новую жертву.
Человек, тогда родившийся, был как вирус: уничтожал и уничтожал себе подобных.
Каким счастьем отсюда виделись плодоносные времена, когда детородное лоно охранялось пуще любого богатства: развязывались войны, если чужак посягал на него, и женщине, разверзшей чресла свои вне семейного ложа, не было пощады.
Женщина – поле, и законами, заветами, моралью и суровым наказанием мир заботился, чтобы семя пало на почву сдобренную, прополотую от сорняка. Посланник попадал в чистое сохранённое чрево, где, напоённое кровью только что разошедшейся девственной плевы, вершилось Зачатие – смешивались два генотипа, две данности, прорастая новой жизнью. Посланник также царственно и безмятежно, если не считать неизбежной гонки со своими собратьями, устраивался в женском чреве, уже выносившим не одного ребёнка, как в выделанном, отгладившемся удобном седалище. И оно было пригодно для родов, и становилось вместилищем Духа, ибо душой, красивой или убогой, Господь наделяет каждого, а Дух передаётся из вечного бытия от тех, кто сохраняет Его.
Ненасытный вирус рвал и метал, пожирая бегущие ему прямо в пасть стада. Расстилаясь по ложбинке так, чтобы не видно было из-за краёв, Пришелец медленно полз по-пластунски. Стремглав метнулся за хоботок матки. Это было двойным везением: он скрылся от хищника, который остался по другую сторону поедать собратьев. И второе, он вновь был тем редким избранником, который на протяжении веков оказывался в женском лоне тогда, когда узкие родильные врата – были раскрыты! Можно обладать всем – силой, сноровкой, умом, но исчезнуть, попав не ко времени, не в нужный срок полной женской луны.
Пришелец счастливо скользнул за порог, и тотчас склонился, сжался, упрятывая главное в себе: сахарную плёнку с нанесёнными на ней письменами. Чуждый дух напалмом бил навстречу, выжигал, пытаясь стереть и переиначить пронесённые им через века знаки.
Шестнадцать поколений назад он, не готовый к такому испытанию, едва уцелел в подобной страшной переделке и дал плод с изменённым генотипом.
Тогда отец, крестьянин с соломенной головой, всё косился на своего чернявого малыша, тянущегося ко всякой музыке и танцам. И гонял, бивал жену по пьяному делу, принесшую ему непохожее чадо. Жена была не то чтобы совсем невинна: она спуталась с весёлым скрипачом, когда муж служил в солдатах, да и полюбила, знать, сильно гулящего человека. Пришелец это всё узнал, когда с выброшенным семенем старого солдата очутился в бабьем логове, и сразу же его повела, закружила музыка и песнь. И он, доселе продолжавший род простодушных упрямых мордовских крестьян, вобрал в себя иную суть: вписались чужие письмена.