В этом строю будет место и для меня.
***
Где струился дымок папирос
беломорно и позднесоветско,
я из дикого камня пророс
на окраине Старокузнецка.
Не казни меня снежная зыбь
безъязыкою мглой первородства,
дай протиснуться, вытянуть, выпь…
выпить досуха муку немотства.
Заикается даже вода,
пока речи не соткана сила,
пока алою влагой стыда
душу живую вдруг не омыло.
Лейся, родина, музыку дли
по излучинам тьмы бесполезной,
горна горлом – из чёрной земли,
глыбы угольной, жилы железной.
Лейся, родина, чтобы успеть
нам бессмертью посильную лепту
донести: или песню допеть,
или души омыть для молебну…
Корни крови пронижут гроба,
воскрешая истлевшие лица,
и польёт, голуба-голуба,
из очей их живая водица.
***
На перемену погоды
Грянули хоры ворон,
Словно бы марши свободы
Взмыли во мгле похорон,
Словно февральские кроны
Прянули жестью листвы,
И на пустые перроны
Пали пласты синевы.
Это прощанье Славянки
Ангела вывел фагот,
Это парадные склянки
Рында "Варяга" поёт.
В лютом мороза предместье,
Где я победу ковал,
Здравствуй, луча перекрестье,
Влага, что бьёт наповал!
***
Вдоль Нарымского края я ехал осеннею мглой,
Обь свои берега вышивала морозной иглой.
Над стальною водою кружили снежинок рои,
И вели за ледовую власть затяжные бои.
По Могильному мысу на волю – из плена болот,
По мобильному зову к любимой летит Ланцелот.
Ах, куда мне до этого рыцаря, скоро зима,
На Кудыкину гору пора, где тюрьма да сума.
Там олонецкий старец грустит на проклятом яру,
Там пытаются продемонстрировать смерть на миру
Добровольцы седые призыва советских времён,
А бойцы молодые слагают обрывки знамён
У подножия века, где накрепко погребены
И невинные души, и мощи великой страны.
И уже на стремнине то место, где в лютой ночи
Пели ангелы жертвам и черпали смерть палачи.
ПЛЕТЬ
Молчи, сплетай хвосты камчи
Жгутом тяжёлым, сыромятным,
Безмолвьем, только миру внятным,
Боль пустоты перекричи.
Молчи, ещё в густой ночи
Не смолкли блеянье и топот,
Ещё не завершился опыт
Свобод в империи Джучи.
Молчи. И вновь во тьме сучи
Кошму разодранных столетий,
Вплетай свинчатку в тело плети
И угли шевели в печи.
Молчи, молчи, пока лучи
Сумеют степь дугою выгнуть,
Чтоб тень свою тебе настигнуть
Убойным посвистом камчи.
***
Подресничного солнца излучины,
шорох радужных крыл,
свист и щёкот, ещё и ещё, или кажется: Врубель полуденный
и сирени спиртовое облако,
и из лодки кисейная барышня,
и из лучшего, многоочитого
ясноглазого синего купола
некто светел нисходит
неслышимо
с чашей налитой
до краёв,
до Пасхального пламени,
что сквозит из пелён опадающих…
Полдень полон.
А лето наполнено.
Чуть шагнём – и прольётся, покатится.
Аллилуйя!
Будь славен. Удастся ли
свидеться в Духов день через лето опрокинутое?
Славен будь.
***
Пузатая луковица золотистая размером с кулак,
катается в эмалированной чашке, слегка потрескивая,
не стискивай сердце нежностью, милая,
это прощанья знак
или просьба прощенья, что лезвием начертала Лесбия.
Удостой меня милости посередь Великого поста,
уже не до страсти-ревности, не до раскатов огненных:
как я люблю, когда улыбаются тихие твои уста,
львиною ленью в ласковых иероглифах…
Белое тело капусты, оливы ток,
печь духовая веет овсяной сутью, идеже хощет,
храм за окном в круговерти снежной, и мартовский кровоток
душу, как рубаху льняную, в полынье полощет.
Скоро-скоро, родная, и солнце вылупится, и горелуковая шелуха
золото и смирну отдаст для воскресной славы,