и поплывут на Восток куполоподобные облака
средь колокольного неба – царственно и многоглаво.
САД КАМНЕЙ
В застуженном буранном Барнауле,
где в старом доме на скрипучем стуле
гарцует хитромудрый Родион,
я выяснил, что время обратимо,
когда любовью плавится рутина
и мрамору велит Девкалион
стать плотью духа... Истина на срезе,
во чреве числ, в борении поэзий,
где поперёк потока – меч и луч,
тогда прозрачна яшма с турмалином,
тогда нефрит в родне с аквамарином
и сердолик мой, как слеза, горюч.
В саду камней, где кровью самоцветов
пронизан сон вопросов и ответов,
где до сих пор присутствует Эдем,
мне Родион, привратник и хранитель,
всё говорит про тихую обитель –
мерцалище решённых теорем.
Буран гудёт, край крыши завихряя...
Я, Геродот пред образом Алтая,
смотрю через текучий минерал
на Древо Жизни – крону Бай-Терека,
его листва – завет иного века,
где никогда никто не умирал.
(обратно)Юрий БАРАНОВ ВСЕЛЕНСКАЯ ОСЬ
***
Пиджак влетел в немалую копейку,
Но это – внешние круги;
Моя душа одета в телогрейку,
В резиновые сапоги.
Она идёт российским бездорожьем,
Да хоть бы и по целине;
В любой ненастный день и в день погожий
Она своя в своей стране.
В таком наряде можно лечь на землю
И небесам в глаза взглянуть;
Его мудрец, его пастух приемлет,
С поэтами уж как-нибудь.
А если кто чего, так в душу глянешь
И чётко видишь все дела:
Та чучелом в смешной заморской дряни,
Та неприлична и гола.
У нас ведь как – обычно с третьей рюмки
На стол выкладывают суть,
И всё понятно даже недоумкам,
Поэтому – не обессудь.
А у меня весьма высокий рейтинг,
Друзья признали и враги –
Моя душа одета в телогрейку,
В резиновые сапоги.
СУГУБО ЛИЧНЫЙ ОПЫТ
На восток и на запад от центра земли,
Вкось от Пулковской нашей оси
Уносили когда-то меня корабли,
Рассекая небесную синь.
Обжигал и меня экзотический хмель,
Но не так, чтобы сбросить с коня:
Искушения всех чужедальних земель
Безнадёжно слабы для меня.
За Гиссарским хребтом – азиатский дурман,
На Манхэттене – допинг трясёт,
Но меня ленинградский волшебный туман
До того ещё взял в оборот.
В ленинградском тумане двуглавый орёл
Над моей головой воспарил,
Он мне зренье и слух обострил, и повёл,
И прямую дорогу открыл.
Что нам западный допинг, восточный дурман,
Им у нас не бывать в козырях;
Нам болота да снег, нам ковыль да бурьян,
Да сентябрь, что грибами пропах.
И напрасно кичится иной человек,
Что изведал иные миры:
Ведь гиссарский кинжал и манхэттенский чек
Бесполезны для русской игры.
Манит, манит Жар-птица волшебным пером,
В чащу манит меня за собой;
И причём тут манхэттенский нарко-содом
И причём тут гиссарский разбой?
И не всё ли равно, где бывать довелось,
Если здесь, у опятного пня,
Вылезает наружу Вселенская Ось
И Жар-птицы перо – у меня.
ЗАБУГОРНЫЙ РУСАК
Заехал недавно один аргентинец,
А может, француз, но по-русски сечёт,
Какой-то потомок великой княгини,
И ну предъявлять неоплаченный счёт.
Ругает, грассируя, "грубых матросов,
Штыками прикончивших тысячу лет…"
Я вижу – князёк-то совсем стоеросов,
И режу в упор, отпихнув этикет:
– Рабоче-крестьянским баранам простится
Поход в мышеловочный ленинский рай;
Россию просрали поручик Голицын,
Корнет Оболенский и царь Николай.
Он прямо подпрыгнул, такой возмущённый,
Кричит: "Миль пардон, это просто цинизм!
Их бин эрудит, я окончиль Сорбонна!.."
– А я, – говорю, – пережил коммунизм.
Он мне про Фому, я ему про Ерёму,
Он мне про Ерёму, а я про Фому,