А сердце сковывает страх.
Оно стучит,
Как бы по шпалам,
Вильнуть пытаясь под откос…
Оса своим медовым жалом
Целует мне ладонь взасос,
Кружит над дрогнувшей рукою,
К которой тянешь ты ладонь…
Чем сердце нынче успокою? –
Тем, что почувствую огонь
Твоей протянутой ладони,
Игру искрящихся зрачков.
Настил – и рухнув, не утонет
В нагроможденье облаков.
***
Осыпается грунт под ногами.
Волны дюн, сплошь зыбучий песок.
И за воздух хватаясь руками,
Ищешь взглядом мираж тех дорог,
По которым так в юности бредил,
И казалось: уж даже нашёл.
Ветер дунул – и мир обесцветил.
Лишь песчаная буря, как шёлк,
Липнет к телу и ластится грозно.
И не видишь дороги назад.
Иногда возвращаться не поздно.
И бредёшь сквозь песок наугад.
***
Внезапно ветер налетел –
И сразу легче задышалось.
И жар ушёл из потных тел.
Но сразу горечь подмешалась
К букету запахов с лугов –
Была полыни нота главной.
Не вышли мы из берегов:
Был поединок честный, равный.
Меж двух друзей ненужный спор…
Лязг стали о металл забрала.
Зрачков темнейший коридор…
По стенке ощупью шагала
Шаг за шажком… Но где же свет?
Был коридор темнее, уже…
И всё размытей силуэт
Того, кто был, как воздух, нужен.
***
Равнодушно лето отпылало.
Для всего отпущен в жизни срок.
Не на крыльях поздних чувств летала,
А плела из строчек я венок.
Но цветы засушенные были
И ломались, помню по сей час.
Вечер, задыхавшийся от пыли,
Повторялся снова и не раз.
Солнце высоко ещё стояло:
Будто бы полночная луна,
Что, как в полнолуние сияла…
Не мешала дыма пелена
От лесов, горящих, словно хворост,
Целый месяц, каждый день-деньской.
На пригорке выгорела поросль.
А в венок вплетался сухостой.
***
А, может быть, это судьба –
Замёрзшие крыши приметить?
(Когда фейерверка пальба,
Мир видится в розовом цвете.)
Увидь же тот оползень с крыш,
Услышь же звон веток хрустальный –
И вот уже сам ты паришь
И видишь мир странно зеркальный.
Бежишь в лабиринте огней –
Где выход случится, не знаешь,
Зеркальных пугаясь дверей,
Себя не всегда понимаешь.
Сосулек полёт на ветру,
Играют волшебные грани…
Их дворник сметёт поутру?.
Зачем битый лёд под ногами?
РОЖДЕСТВО
Как странно, что снова судьба
Придумала встречу под вечер,
Когда фейерверка пальба
Изысканней делает речи.
И надо всего-ничего.
Сплошь тени цветные на лицах.
И хочется сразу всего,
Но вновь ничего не случится.
И колокол праздно гудит.
И свечи плывут вереницей.
От холода сильно знобит.
Под куполом неба – зарницы
Гуляют средь звёзд и тоски,
Иллюзию чуда рождая.
И розовой краски мазки
Румянят лицо, освежают.
Замёрзшие щёки горят.
Восторгом душа задохнулась,
И стразами блещет наряд,
И сказка из детства вернулась,
Где чудище Алый цветок
Мне тянет в холодных ладонях.
И жарко горит лепесток.
И сердце – в любви – словно тонет.
(обратно)Николай АСТАФЬЕВ КРОВАВЫЙ АВТОГРАФ
В 2010 году друг за другом появились две публикации. Первая – Зинаиды Москвиной в "Литературной России" № 40 (2474) "Текст как свидетель", имеющая подзаголовок "Кто автор стихотворения "До свиданья, друг мой, до свиданья"?" и вторая, появившаяся в "Литературной газете" № 40 (6294) за подписью Игоря Панина – "О, сколько нам открытий чудных…" с подзаголовком "Есенина "убивают" снова и снова", являющаяся своего рода иронически-скептическим откликом на упомянутую статью Зинаиды Москвиной.
Не касаясь рассуждений авторов, высказанных на страницах популярных еженедельных литературных изданий, должен заметить, что и Зинаида Москвина и Игорь Панин, рассуждая на столь важную тему, используют в своих статьях не фотокопию подлинного автографа, а лишь фотокопию копии автографа Сергея Есенина, которая появилась сначала в пятитомном собрании сочинений Есенина (Издательство "Художественная литература", М., 1967, т.3, стр.227), а чуть позже – в монографии Е.И. Наумова "Сергей Есенин. Личность. Творчество. Эпоха" (Лениздат, 1969, 1973) на страницах 435 и 400 – соответственно, и именовалась автографом, хотя в нём нет следов сгиба, клякс, царапин и ещё ряда признаков оригинала, о которых пойдёт речь ниже.