Дорогой Бондаренко, знамёна, которые ты имеешь ввиду, не ветшают, это тебе не лоскут материи; а чтобы писатель превратился в памятник, миф, надобны тысячелетия. А что не ветшает, не киснет и не гниёт – то всегда в пользе и постоянном обиходе и никуда не девается, не выпадает из литературного процесса (но можно утратить по нерадению). Даже Гомер – не памятник, и писания его сущая правда, а не легенда. Пушкин и Толстой, как бы ни ваяли из мрамора их образы, – "живее всех живых". Если Пушкин – "наше всё", значит, он частица нашей неиссекновенной духовной плоти, которую нельзя выставить на погребицу для остужания, он постоянно формирует наше сознание, не выпадая из народа. Даже одна фамилия" Пушкин" – удивительно гипнотический "архетип", невольно влияющий на наше сознание, а значит, и на осознание нации. В этом и удивительная сущность литературы, что её звезды не гаснут, не удаляются в небесное пространство, чтобы там тихо умирать, превращаясь в туманность, уже не влекущую к этическим и эстетическим переживаниям. Без этих духовных величин, размыкающих темь, народу не живать до скончания века, как бы ни пытались негодующие "кобыльники" и "чужебесы" истереть их из нашего сознания. Движение духа – это не смена машин от старых систем к новейшим, работающих, увы, на плоть, на разжижение человечества, ведущих его на убой; национальный дух не терпит ни подмены другим (современным?), ни омоложения, ни развития, ни чипсов в его глубинные структуры. Национальный дух, подкреплённый православием и всей великой предысторией его, покоится на тысячелетнем народном опыте самосохранения, и он чужд всяким новинам, подменам, нашему нетерпению до перемен. Дух стоит на догмате, как земля-мать зиждется в безмерном океане на трёх бессмертных китах. И великий писатель уже замешан в национальном каравае, в каждой волоти его, давая нам силу.
Периодизация (искусственная) нужна лишь для того, чтобы подчеркнуть непрерывность литературного процесса, в котором участвуют, незримо для нас, все, даже самые малые талантом; их крупицы чувств слились с океаном русских переживаний и присутствуют в том самом едином "национальном каравае". Ибо все писатели (от Бога) выполняют одну задачу устроения души, они в одном духе, в одном "большом полку" против стяжателей, национального одичания и дремучего невежества.
А по Бондаренке получается, что предыдущие классики сошли по невостребованности на глухом полустанке, им не надо еды-питья, они не боятся бесславия, одиночества, забытья, не хлопают себя от таёжной стужи по костомашкам, а вот нынешние, кто вскочил на подножку, уселись в литерный поезд да и помчались лихо навстречу будущему, – те с нами, дышат одним воздухом, а, значит, нам в помощь. Нет, Володя, все в одном русском поезде, и все в вагонах по заслугам соработников, и никого из вагонов "СВ" не выселить на глухом полустанке, как бы то ни хотелось честолюбивой молодяжке. И потому русская литература не умирала и не умрёт, потому что она в дружине под единым стягом. А каждому времени – по чину и доблести его, и на каждое русское десятилетие можно сыскать с десяток удивительных по мирочувствованию художников от Шолохова до Алексея Толстого, от Шишкина и Чапыгина до Булгакова, от Платонова до Шмелёва. И не случайно этот синодик имён вдруг выпал из ума Бондаренко. И в том поезде не только Юрий Казаков с Георгием Семёновым, Евгений Носов с Александром Панариным и Вадимом Кожиновым, но и Юрий Поляков и Алексей Варламов, Олег Павлов и Михаил Попов, Александр Трапезников и Михаил Попов из Архангельска.
Почему я так подробно разбираю эскападу Владимира Бондаренко. Да потому что это невольная вешка в разброде и хаосе, где заблудилась современная литература и пошла в россыпь. Каждое колено Ноево вдруг решило брести в пурге своей дорогою, и вот заблудились и запричитывали, взывая о помощи, и завспоминали недавнее прошлое. Кинутся, бедные, на вешку Бондаренко, а там тоже тупик и непроглядь. Если попадутся навстречу иные, заблудившиеся, потерянные иль отставшие, то им не станет руки помощи – такое отчуждение и немирие на литературных путях.
"Они" – супротивники, пишут, а мы не читаем. Потому что они "не наши", в другом лагере, за крепостной стеною. ("Они" – либералы, чужебесы, западники, русофилы, антисемиты, красно-коричневые, русофобы, иудеи, "толстопятая деревня", без Бога в душе и т.д.) Это клеймо каторжанца, опечатанного, зачурованного, отверженного, изгнанного "из своих". "Не наш!" – никаких обьяснений. Совестливый из другого лагеря при встрече ино и опустит глаза, чтобы случайно не обронить жалостливое, приветное слово; вдруг услышат свои и устроят выволочку. Он может и прочитал твою книгу, но не откроет рта, промолчит, чтобы не выдать своего мнения и случайно не войти в дружественную спайку.