В предсмертной статье "Россия и русские на своих похоронах" (1993) выступил против русофобии: "Как многие другие люди моей генерации, я был взращён так, что мне претит всякий оттенок агрессивного национального чувства: антитюркизм, антисемитизм, антиамериканизм. И русский шовинизм мне враг. Но примите уж как угодно, как причуду или национальный предрассудок, но мне почему-то хочется, чтобы к понятию русского – русского характера, русской культуры, русской литературы – относились хотя бы с минимумом уважения и справедливости… В изнурительной полемике "патриотов" и "демократов" всё более поляризуются ценности либерального "цивилизованного мира", западного понятия о свободе – и представления как об исходной ценности о своей стране – отчизне, родине. Эта дилемма мне кажется ложной. Я не мыслю родины без свободы, но и свободы – без родины. Тем более что Россия, по моим наблюдениям, не собирается без времени отдавать Богу душу, рассеиваться по другим народам и терять имя. Судя по всему, она и на этот раз переживёт критиков, примеривающих по ней траур. Катафалк заказывать рано" (Владимир Лакшин. Литературно-критические статьи, с.668-670). В своём развитии Владимир Лакшин по сути повторил путь основателя "ордена русской интеллигенции" В.Белинского. Если в последний год жизни "неистового Виссариона" друзья-западники упрекали своего лидера в "тайном славянофильстве", то Владимир Яковлевич Лакшин итоговой статьёй "Россия и русские на своих похоронах" дал повод "левым" для многих обвинений. Русофильство – самое мягкое из них. Скажем спасибо критику за его прозрения на краю жизни. Похоронен на Новодевичьем кладбище.
32. Владимир Николаевич Турбин (28.07.1927, Харьков – 1993, Москва). Блестящий критик-эссеист, литературовед, педагог. Последователь М.М. Бахтина. Преподавал в Московском университете. В трудах по русской литературе 19 в., критических статьях (в том числе о современном искусстве), отмеченных парадоксальностью мышления, часто полемичных, – поиски метода научно-художественного анализа литературы, проблемы исторической поэтики, диалога культур, жанровых архетипов: книги "Товарищ время и товарищ искусство" (1961), "Пушкин. Гоголь. Лермонтов" (1978; исправленное и дополненное издание – 1998), "Герои Гоголя" (1983), сборник статей "Незадолго до Водолея" (1994); фантастический роман "Exegi monumentum" (опубликован в 1994).
Владимир Турбин в своей книге "Товарищ время, товарищ искусство" проделал такой эксперимент. Он выписал и поставил рядом строчки из Пушкина и Лермонтова, содержащие слово "жизнь". Получилось очень выразительное сопоставление двух великих поэтов. У Пушкина "жизнь" чаще всего употребляется в контексте светлого, восхищённого мировосприятия. У Лермонтова же, напротив, с "жизнью" связано нечто мрачное, трагическое.
Мы все в юности зачитывались статьями Бахтина в "Молодой гвардии". Кстати, замечу, он – не "новомировец", а "молодогвардеец". Хотя это была ещё иная "Молодая гвардия", но без всякого налёта диссидентщины. Худощавым, стройным был до самой старости.
Когда стали заворачивать его статьи в литературных журналах (а я тогда волею судьбы попал в театральный мир), я стал печатать его в "Современной драматургии", пожалуй, самом вольнодумном журнале позднебрежневского времени. В 1980-е годы Турбин, как считает Игорь Золотусский, "выступает в роли дразнителя нравов на страницах альманаха "Современная драматургия", чему я был только рад. В.Огрызко пишет: "Он предаётся филологическим играм, как всегда, привлекая зрителя, читателя и подписчика. Живой ум В.Турбина легко обращается с идеями, он перебрасывает их, жонглирует ими, как актёр в цирке своими булавами и, веселя публику, забавляет её, заставляет иногда задуматься о серьёзных вещах … В.Турбин часто перебарщивает, но ему можно простить: он делает это талантливо". Если он и был маргиналом, то тогда все талантливые критики, включая погромщика Ермилова, были тоже маргиналами. Писать, как Григорий Бровман или Юрий Суровцев, было неинтересно и скучно. Он и на самом деле писал то, что хотел. "Путь к свободе. Путь к Богу. Выстрадал, добился: говорил то, что душою хотел сказать". Интересна его мысль: "Осеняет: наша национальная гордость – "Слово о полку Игореве", песнь о некоем поражении, уж я бы сказал, о конфузе. А петь свои победы мы, русские, решительно не умеем и как-то даже и не желаем, не стремимся. Грубо, очень, очень условно: мазохисты мы. Конфуз, поражение, страдание – это да, это наше, это мы любим, и здесь мы раскрываемся. Уж Фадеев и тот продолжил традицию: "Разгром". А победы, триумфы – ни-ни: подсознательно понимаем, что не в них – счастье... А социалистическое искусство требует как раз триумфальности, победоносности. И вот – пыхтим, радеем, искренне даже стараясь победоносность изобразить. Поверхностные либеральные нападки на социалистический реализм, пикировка с ним, – пикировка с призраком, с какою-то потугой, интересной даже по-своему. Но нападки эти всё-таки не случайны: нападают на то, что всего прежде бьёт в глаза – воспринимается как искусственный обрыв традиции..." На самом деле, в русской литературе так и есть. Великая военная наша проза – вся под Москвой и Сталинградом, и ни одного великого романа о взятии Берлина. Мы как бы выше наших побед.