Подобного мы ещё не читали. Автору нет надобности оглядываться на возможных предшественников в русской поэзии. Всё, что предшествовало, усвоено им лишь как нотная грамота музыкантом. Сама "музыка" – из другого источника. Он являет собой евразийского человека, а не питерского, московского, орловского, киевского и т.п. И способен отождествить себя с гуннами: не в порядке литературной игры, а с нешуточным погружением в их менталитет. "Да, скифы мы!" – всё-таки декларация (вчитайтесь в Александра Александровича: ну, какой из него скиф?). А в Берязеве и впрямь чувствуется гунн.
Восхождение к современной культуре ставит его вровень с творцами из европейской России, но не меняет его органики. Это иная органика. Тут нет шлейфа, тянущегося за вековечным барством и холопством. Есть воля к жизни, присущая тем, кто вырос и живёт в не дающих изнежиться условиях Сибири – будь они преуспевшие господа или люди малосостоятельные, будь они русские или буряты. Тут нет явного или скрытого диалога с чужим миром: есть счастливое самоутверждение в той реальности, какая дана. Чужаки не вызывают враждебности, если они принимают те же точки отсчёта, что и местные; если нет – это их печаль, и приспосабливаться к их менталитету никто не подумает. Тут художническая "игра в жизнь" не проходит: способен жить – живи, неспособен – винить некого. "Ваше благородие" – значимая социальная метка, но более весомо звучит что-то другое – скажем так: "ваше тайгородие". Комплекс черт, позволяющих людям существовать и взаимодействовать в условиях тайги, сохраняя достоинство.
Этот комплекс отнюдь не означает провозглашаемого варварства: любые технологические новинки легко осваиваются и совершенствуются в сегодняшней Сибири; в филармонии будет звучать то же, что в Лондоне или в Милане; передвижные выставки из Нью-Йорка или из Мадрида посетят толпы; французских или японских авторов всё больше людей читают в оригинале. Но сохраняется свой культурологический "фильтр", и очевидно, что он пропустит, в основном, то, что совпадает со здешним специфическим (жизненно оправданным) пониманием бытия. Если искать этому аналогии, в голову придут разве что пионеры, осваивавшие земли США. Но аналогия обманчива. Сходство сведётся лишь к мощи самопредъявления перед лицом Небес и Природы.
Разумеется, у чужаков к автору "Свистулек" обязательно возникнут вопросы. И наверняка он не станет отмахиваться от них: цивилизованность предполагает культуру собеседования. Но не только поэтому. Во Владимире Берязеве ощущается полемический запал, ему мало "быть собой" – надобно заявить о себе перед другими, сделать выводы из их согласия и несогласия. Как всякий художник, он волей или неволей "представительствует" (в данном случае – вполне осознанно). А если отмахнётся, тоже можно понять. В тайге это привычный жест – очень уж много в воздухе жалящих насекомых…
***
Лирический герой поэмы… Но сразу: как не умещается то, о чём идёт речь, в понятие "лирический герой"! Лучше сказать "эпический герой", или даже "высказывающийся Дух". Итак, эпический герой поэмы не спрашивает чужаков: "Поймёте ли вы меня?". Он спрашивает: "Устоите ли вы передо мной?". Принимая сторону чужаков, отвечаю: "Похоже, не устоим". Что дальше? Посторонимся, попрячемся? Будем сражаться до последнего, понимая, что поражения и смерти не избежать? Или станем покорно служить превосходящей силе? А по сути – затаимся, готовя новый путь к свободе? Больше вариантов нет.
Но ваше тайгородие! Ведь и вам, сибирякам всех кровей, не устоять перед большей силой! Например, перед надвигающимся Китаем. Дисциплиной, трудолюбием, целеустремлённостью, да и просто человеческой массой китайцы всё-таки превзойдут могучую русскую Сибирь – и примутся подминать её под себя. Включая военную опцию. Так не те ли же самые у вас "варианты"?
Высказывающийся через вас Дух, вероятно, повелит сражаться и погибнуть. Потому что нет важнее, чем предназначение побеждать, доставшееся от предков. И пассионарность, выхваченная взором Гумилёва-младшего, отодвинет в сторону всякое мудрствование. Вот только не кончается ли в этой точке философия?.. Закон биологии: потомство оставляют сильнейшие. Закон технологии: любое устройство исчезает с рынка, когда появляется более совершенное за ту же цену. В философии это не работает. Гегель не обесценивает Анаксагора, а Бергсон – Лао-Цзы. Выживание мысли обеспечивается её смелостью и глубиной, а истина в конечной инстанции приписывается разве что Божественному разуму.