Такое ощущение, что я всегда жил одновременно и в Кильмези и в постижении мира. Слышал прекрасную музыку и представлял её звучащей над родимым селом; заставал ли где дождь, он слышался мне в шорохе воды сквозь листву деревьев Кильмези; восходила луна – и я видел её сияние на замерших к ночи цветах кильмезских палисадников. Вообще, если говорить о луне, то она в Кильмези своя, одна такая, больше я такой луны нигде не видел. Так сотворил нас Господь, что пройдя путь от детства к старости, мы возвращаемся к детству, не впадаем в него, а вновь проживаем в своей памяти. Жизнь была долгая – все обиды забылись, осталась радость.
Люди стареют быстрее домов, дома стареют раньше деревьев, но и деревья, возвысясь до отведённого им предела, умирают, а память – главная часть души, с годами молодеет. И понимаешь, что всё было неслучайно: взгляд, дорога, слёзы, торопливые письма, нервные звонки, – всё укладывалось в памяти и жило в ней в своём порядке, не так, как мы, люди века сего, жили, а как надо б было жить. Но уж не переживёшь заново, и не надо, и то слава Богу. Сколько сверстников и более молодых ушли в иные пределы.
Перед отъездом я ещё пришёл на кладбище, и ходил по нему, будто тоже по Кильмези, но уже по другой, таинственной и притягательной. Как уходили односельчане, как прощались с нами, почему так рано ушли от ослепительного сияния ночных созвездий, от летнего зноя, от весенней сырости. Почему перестали смотреть на радугу, такую близкую и недостижимую, как понять? Они ушли в иные дали, где нет воздыханий и горестей, но жизнь бесконечная.
Время сильнее пространства – вот я вновь уезжаю из Кильмези, вновь оглядываюсь, и так щемит сердце, как будто больше не приеду, будто увижу Кильмезь только из запредельных высот. Летит машина к северу, вышли на обочину, и стоят ребятишки с вёдрами брусники, собранной под соснами страны детства. Колёса крутятся, натягивают нить пространства, она вот-вот оборвётся… Лес, поле, засветился восток, начались мысли о дальнейшей жизни, нить истончается, слабеет... оборвалась…
И вновь я живу или думаю, что живу, вдали от родины, в столице России. Но ведь надо же и здесь жить русским людям. Не отдавать же врагам Москву. Но сердце моё в Кильмези. И минуты счастья пребывания в ней я увеличиваю часами воспоминаний. Я мысленно иду от любого места любимого села к любому другому месту, будто меня кто позвал, или попросил моей помощи.
Кильмезь – сердце моё. Я долго жил и жил только для того, чтобы понять, что всё земное – пролог к вечности. Но если Кильмезь – пролог к вечности, её предисловие, начало, то какова же вечность? Какую заслужим.
Кильмезь, Кильмезь, счастье моё земное, предтеча небесного. Если я помню тебя, значит, и ты помнишь. Просыпаюсь ночью, обращаюсь к востоку, и вижу его в тихом золотом пламени лампады, освещающем иконы, и прошу восхода солнца на каждый день, и жду его. И дожидаюсь. А как иначе – оно же с родины. А родина моя не оставит Россию без солнца.
ГОЛУБОК
Приехал в Никольское. Зима, ещё темно, холодно. Вытаскиваю из сумки ключи и даже вздрогнул – под крыльцом кто-то зашевелился. А это голубь. Белый, маленький, весь замёрзший. Даже и сил у него не было отбежать. Внёс я его в дом, посадил на тряпочку в кухне. Стал хлопотать. Налил в блюдечко воды, в другое мелко-мелко накрошил сыра, положил ещё кусочек масла. Ещё растёр в порошок печенишко. Пододвинул поближе. Но голубь даже и не смотрел. Видимо, так замёрз, что было не до еды.
Позвонил жене. Она сразу решила, что это появление не к добру: кто-то умрёт.
– Да ты что, он же к нам прилетел, надеется, что поможем.
Часа два он отогревался. Стал вставать. Приподнимется – падает. Да, видно, не жилец.
Наконец, голубь встал и немного прошёл. И опять лёг. А шёл он, я заметил, к солнечному свету. День был солнечный, на полу светло и тепло. Я стал пододвигать еду, но голубь боялся и шарахался. Я оставил его в покое, занялся делами, но всё время думал: куда я с этим голубем? Он тем временем двигался по дому вслед за солнышком. И как-то начал крутить головкой, и сам стал крутиться. Я подумал, это какая-то судорога у него. Но пригляделся – нет, он такой концерт давал. И крылья распускал, и крылом подшаркивал. По этому подшаркиванию я понял, что прилетела ко мне не голубка, а голубок.
И я к нему очень за полдня привык и привязался. Он уже не боялся меня. Хотя на руки не шёл. Но куда я с ним? Куда его дальше? Я же тут постоянно не живу, а в этот день и ночевать никак не мог, а в город разве повезёшь?