Борис сделал круг почёта по залу. Раскланялся чинно с докторами и сёстрами, подошёл как бы невзначай к Маринке.
– Привет, Маришка! Как дела? – Борис играл папиросой. Ему вообще надо было что-то держать в руках, привык.
– Привет, Нилыч. А ты чё это вырядился как павлин? – Маринка прыснула и зажала рукой рот.
– Дамочка, ведите себя культурно! – Он строго посмотрел на Маринку и собрался идти дальше.
– Нилыч, а шоколадку принёс? – Девушка говорила уже серьёзно.
– Барышня, жантельмены слов на ветер не бросают!
– Ну, так давай её сюда. – Маринка поджала губки, хотела даже отвернуться.
– Отдам, для вас и приготовлено. Но в интимной обстановке.
– А это ещё где? – удивилась Маринка.
– Сейчас решим. – Нилыч резко развернулся и не спеша пошёл по кругу в обратном направлении. Где-то здесь он видел заведующего женским отделением – Гуцириева. Они вместе пару месяцев в одной камере в пересыльной тюрьме сидели. Ни разу никому он об этом не сказал. Да и самому Гуцириеву даже намёка не делал. Но сегодня, кажется, пришёл тот день, когда к нему можно обратиться. Похоже, Гуцириев уже понял, что Нилыч – порядочный человек и с ним можно иметь дело.
Борис остановился на некотором расстоянии от Гуцириева и, чтобы все слышали, заговорил:
– Владлен Давыдович, не откажите в любезности, проконсультируйте прямо здесь. Одна секунда!
Большой и грузный Гуцириев усмехнулся, подошёл к Борису, взял его под руку. Дальше пошли вместе.
– Что тревожит вас, мой друг? – Гуцириев говорил мягко и вкрадчиво.
– Владлен Давыдович, мне на днях исполнилось шестьдесят девять. Скоро Новый год. Праздник. Разрешите с одной из ваших пациенток уединиться в любую комнату. Хочется, знаете, поговорить откровенно, посекретничать. Ну и, понятно, вспомнить молодость, поцеловать ручку.
– Понятно всё, любезный. Сделаем так. Сам я, как понимаете, не могу этого сделать. Скажу старшей сестре. Она подберёт вам тихий уголок, и целуйте ручки хоть всю ночь. – Гуцириев чинно поклонился, освободил руку и вернулся на место. Борис как ни в чём не бывало продолжал важно прогуливаться по кругу.
Объявили первый танец – белый. Маринка, конечно, к Нилычу подошла первой, протянула руку. Кроме них, танцевали ещё три пары. Но те не в счёт. И хоть Маринка специально не готовилась, с Нилычем выглядела вполне прилично. На ней было голубое платье и чёрные сапоги. С причёской у неё всегда был порядок. Волосы вились от рождения. И копна красивых вьющихся волос венчала эту милую взбалмошную голову.
После третьего танца к Борису незаметно подошла старшая медсестра и тихо сказала, что как только танцы закончатся – пусть они идут в седьмой кабинет. Там всё готово. Можно остаться на ночь. Борис принял это как должное, слегка наклонился и отошёл в сторону.
Танцевали под радиолу и пластинки. Так что заказывали всё, что хотели. Борис пару раз попросил поставить танго. Ох, и любил он этот танец, ещё со времен кабацкого Питера. Один раз станцевал с Маринкой, другой – с симпатичной медсестрой из своего отделения.
– Борис Нилович, вы сегодня такой нарядный и неотразимый...
– Ну что вы, Клавочка. Вот раньше...
– Нет, правда, если бы я была не замужем, обязательно вскружила бы вам голову.
– Вы шутите, Клавдия, над грустной старостью!
Танец закончился, и девушка отошла в сторону. Вообще-то по большому счету эти танцы называть танцами можно только с большой натяжкой. В основном здесь – больные люди. Они с трудом понимали вообще, о чём речь. А если и приходили, то посмотреть, что происходит.
В девять часов народ начал расходиться. Радиолу выключили, пластинки убрали в шкаф. Борис подхватил Маринку под руку и не спеша повел её по коридору, как бы прогуливаясь. Девушка не сопротивлялась. Она предвкушала, как сейчас получит свою шоколадку и вечером, перед сном, её съест. Не получилось, увы! У седьмого кабинета Нилыч нажал на ручку двери и потянул Маринку за собой. Шутки ради – пошла. Когда спохватилась, было поздно. Борис закрыл дверь на ключ. А ключ положил в карман брюк.