Теперь надо держаться от мелькающей рукоятки подальше – она зашибёт всякого, кто попробует остановить паденье бадьи, стремительно падающей в глухое, слепое, бесцветное Ничто…".
Ощущения поворота вспять, катастрофического падения проявляются также в символике Родины и национального Пути.
Восприятие героями романа своей родной страны, России, внешне двойственно. С одной стороны, она оставила их за своими пределами, стала не "матерью", а "тёткой". Но, с другой стороны, и сама Родина истерзана и разорена, что многократно подчёркивается в произведении. В частности, проводится впечатляющая аналогия между физической болью Нюрочки, которой при рождении Сани пришлось делать кесарево сечение, и бедствиями страны: "Россия, родительница! Россия-роженица, насильно вспоротая и наспех зашитая, обескровленная и обедневшая, видны ли тебе в холодной тьме наши страданья?..". Этот щемящий образ Родины, подчёркивающий поистине кровную связь с нею отверженных русских, усиливается символикой креста как орудия мук и распятия. Послеоперационный шрам на теле молодой матери имеет форму креста (кстати, восьмиконечного: один длинный продольный разрез и три поперечных), и по ночам Нюрочку мучают "крестообразные" боли. Так и Россия несёт на себе свой крест, восходя на новую Голгофу. (В финале романа Крест возникнет уже как знак спасения, грядущего воскресения: три белоснежных птицы пролетят над Столбцами "крестообразно" по отношению к линии человеческих взоров… Это ещё один характерный пример символического ряда романа.)
Мать Сани догадывается и о том, что есть две России: официальная и народная, "настоящая", "сокровенная", "тайная": "Может быть, они – Саня, Иван, Нюрочка – любимы /…/ молчаливой тайной настоящей Родиной особенно сильно? И презренье правителей России к ним – к Нюрочке, Сане и Ивану – это только презренье новых правителей к сокровенной самой России?"
О подлинном отношении вынужденных изгоев к Родине свидетельствует их реакция на символ Границы, которым является автобусная остановка на дороге, ведущей в Россию, сооружённая из чугунной тюремной решётки. Ведомые неосознанной ненавистью жители Столбцов раз за разом эту решётку крушат, хотя она с таким же постоянством восстанавливается местными властями. Искусственной политической границе противопоставляется в романе библейское понятие "межи" как символ разумного устроения государства и душ человеческих. Люди должны иметь то, что необходимо охранять. Об этом много говорят и спорят физики Коревко и Амнистиевич, монах Порфирий. Их беседы и подводят к осмыслению национального Пути, который представляется утраченным.
Ключевой в этом отношении является история-притча о "русском голубе", внезапно появившемся в Столбцах накануне "перестройки". По примете степных кочевников, это всегда предвещало несчастья для русских (голуби появлялись и перед революцией, и перед коллективизацией…). "По этому знали старые азиаты, что вот-вот налетит ветер перемен, сорвёт русские семьи со своих насиженных мест, разметёт во все стороны света, и что ждёт их всех великое горе, и плач, и бездомье /…/. Да, так было в этой степи /…/ сразу после прилёта русской птицы, потерявшей вдруг способность ощущать свой путь"; "русская птица потеряла свой путь".
Мотив потери пути многократно повторяется в размышлениях героев романа, обретая уточняющую конкретику. Старуха Тарасевна горько сетует: "Вот на что мы сбились: на нерусский путь… Выправились было на русский и сбились опять. В который раз…". Монах Порфирий в своих размышлениях с укором обращается к соплеменникам: "Эх, люди, люди! Что же наделали вы, свернувшие с пути. Свернувшие с пути своего – на чужой… Свой-то путь только и требовалось, что подровнять малость, но подчистить изрядно, к душе применительно… Не подчистили…".
Символика голубя, залетевшего в Столбцы, получает зловещий оттенок после того, как к нему присоединяется голубка, появляются птенцы, но в какой-то момент самец расклёвывает их всех. "Голубь, "русская птица", хорошая птица, – толковал, помнится, новым соседям Жорес. – Только сбившись с пути, совсем теряет она голову: расклёвывает – своих… Нигде врага не определяет. Коршуну, который его из леса выгнал, покоряется, поэтому своих потом бьёт, маленьких, да…". Возникают и прямые социально-политические аналогии: "Так безмозглые правители с птичьими головами расклёвывают умный народ, хмелея от живой крови. В будущем эта кровь проступит сквозь все их портреты, сама собою, говорили русские, которых не приняла Россия. Красные глаза правящих упырей станут знаком их на все времена: в век двойного развала империи они расклёвывали великий терпеливый народ".
Помимо подобных символических значений голубя, изгнанного из своего гнезда коршуном, напрашивается ассоциация с разоряемым хищниками "родным гнездом" простого народа, потерявшего в итоге свой путь и ввергнутого в состояние "вынужденного греха". По контрасту в повести фигурирует новое Гнездо, топонимическое, названное или прозванное так жителями Столбцов. Это элитарный посёлок новых хозяев жизни, благоразумно расположенный на достаточном расстоянии от городка. "Души новых господ немы и глухи. И они не тоскуют по свету небес – им вольготно внизу. Чем хуже народу, тем нарядней, тем роскошней их наглая жизнь /…/. Пылают красные рты правителей, улыбающихся друг другу с разных континентов. Пиру пир!..". Понятно, что такой посёлок – далеко не единственный: "За толщею холодной тьмы, и там, и сям, среди огромной разрухи утопают в обильном сиянии Гнёзда правителей жизни…".
В произведении с самого начала ощутим евангельский мотив "торгашей во храме", ибо души новых земных господ "чутки лишь к барышу" и "не умеют слышать того, в чём нет для них земной выгоды"; "они не чувствуют сострадания, потому что их сердца и слух запечатаны, и на их очах – покрывало: их души омертвели от роскоши". Это – умственные циклопы, "в головах у которых место рассудка занял беспощадный одноглазый доллар, взирающий на мир употребительно, алчно…". В соответствующих частях повествования преобладает резко обличительная публицистическая интонация; в атмосфере напряжённого психологического состояния главных героев она звучит совершенно органично и отнюдь не в ущерб художественности.