Да, теперь я верил Акаёмову, но кто мы без него?
***
Русский "включается" в экстремальных условиях. Русского надо загнать в угол, чтобы он вызверился. Так считал Акаёмов.
Итак, операция "База" зависела от меня, чуть в меньшей мере от Зимина и Мёртвого Анархиста. Остальные наши были почти не в курсе, так и надо.
Вместо Питера поехал на дачу под Смоленск, где когда-то был с Акаёмовым.
Вода из колодца. Лёгкий морозец. Очарованье тишины. Высокие сосны у домов.
Почему-то вместо отчаяния меня охватило нетерпение, я был нацелен вперёд как стрела. Приближалось то, что было смыслом моей жизни, то, что для чего я был рождён. В зеркало мельком видел своё лицо. Появилось выражение холодной уверенности, даже цвет глаз стал каким-то пронзительно-ярким.
– Вот я умру за Родину, – неожиданно подумалось, – а что такое для меня Родина? И что мне светит, если выживу, если сумею избежать тюрьмы, – служить в охране какой-нибудь фирмы? И если нужна сейчас душе опора, то это ведь не воспоминания о полуразвалившемся доме… Умру за своё отечество мечты – выдуманное, которым, скорее всего, не станет эта страна. Но ведь душе не прикажешь с этой серостью, мерзостью бытия примириться. И значит, снова и снова будем пробовать переломить судьбу. Я врос в свою Идею, разучился жить иначе. Научился извлекать адреналин из ненависти, эндорфины из боли, мой организм и душа функционируют относительно иной системы нравственных координат. Поздно меняться.
Ранним утром двадцатого ноября машина остановилась у дома. Я вцепился взглядом в "джип", почему-то показалось, что сейчас увижу, как из машины выйдет улыбающийся румяный от мороза Павел. Сразу же отрезвила мысль: "Менты". Но это прибыл Шамкин. Он буркнул: "Привет". Мы зашли в дом.
– Как дела? – Он рассеянно осмотрелся. – Пьёшь?
– Жду.
Шамкин поколебался, потом сунул руку в карман и вынул четыре журналистских удостоверения и паспорта с незнакомыми мне фамилиями:
– От Акаёмова.
– Он жив?!
– Просто заранее просил меня приберечь для вас. Вы же должны будете как-то пройти на базу. Это документы. В мансарде – оружие. Не знал?
Шамкин направился в дом, я – вслед. Неодобрительно покосившись на бутылку "Завалинки", стыдливо припрятанную мной в угол, Шамкин развернул на столе карту:
– Приезжаете на базу. Допустим, вам удаётся захватить её. Минируете несколько объектов. Возможно, те парни, которые вам троим помогали, уходят. Хотя не верю, что уйдут далеко… А вы, как Акаёмов называл – русские шахиды, – остаётесь. Заявления прессе и требования к Правительству – ваше дело, затем, и если честно, опять же не верится, что сумеете, – Аллах Акбар и в Рай. Тим, я пойму, если вы ограничитесь просто заявлением и сдадитесь, никто не ждёт от вас самоубийства, Акаёмов мне всегда казался странным – набрать мальчишек-камикадзе, заставить взорваться. Фанатик.
Шамкин сунул мне в руку какой-то бланк:
– С кем будем иметь дело при захвате?
– В охране человек восемь.
– Так мало?
– Пока охранять нечего… Удивительно, что там вообще ни один сторож дядя Вася с берданкой. Но вам нужно именно здание.
Было около пяти утра, когда на такси приехали Малышев, Анархист и Зимин. Я расчищал снег возле калитки, чтобы чем-то занять себя. Снега было мало. На соседней даче выла собака. Над чёрными домами торчали столбы с тусклыми лампочками фонарей, низкая луна светила ярче них.
– Здорово, Тимур! – преувеличенно бодро крикнул Анархист.
– Слава России.
– Слава России.
Пожали друг другу замерзшие руки.
– Это наша машина? – Игорь попинал колеса джипа, оставленного Шамкиным.
Что теперь в мире нашего? Только слава остаётся от человека после смерти, вот она действительно ему принадлежит.
Прошли в дом.
– Итак, – сказал я, – есть форма, оружие, документы. И переводчик. – Посмотрел на нашего умника Мёртвого Анархиста.
Мы полезли на чердак за оружием, только Анархист остался внизу. Он сидел за столом, барабаня пальцами по столу и опустив голову.
– Что возьмём? – Спросил Малышев, открывая два ящика.
– Всё!
– Дело в том, что на базе уже кое-что для нас припрятано, – загадочно улыбнулся Малышев.
Мы спустились с чердака.
– Вот сука! – обреченно сказал я, бросив взгляд на стол, где стояла пустая поллитра из-под "Завалинки". И выскочил на порог.
Анархист во дворе судорожно затягивался травкой. Горьковато-сладкий дымок окутывал красную рожу.
– Всю водку выжрал, спаситель России? – спросил я зло.
– Где ты видел трезвую богему? В гроб, что ли, бутылку прихватишь?
– Придурок! Ты что творишь? У нас сегодня операция, с пиндосами будешь говорить, а от тебя перегаром, как от десяти бомжей!
– Напряжение снимал, психологическое, – пробормотал соратничек.
– Интеллигент! – Игорь вложил в это слово всё презрение благородного варвара к унтермешу. Сам Зимин глядел на наш "джип" как викинг на корабль мертвецов – нордически-бесстрастно.
Анархист отбросил косяк, и высыпал в рот пять подушечек жвачки. Жевал с отвращением. В дорогом костюме и плаще, в очках, он выглядел солидно, старше своих лет. Плотный, благоухающий дорогим одеколоном, лохмы прилизаны с помощью геля, растерянные глаза спрятаны за тёмными стёклами.
– Понимаешь, Герман Валентинович, ты наше всё на данный момент! От тебя зависит, попадём ли на базу. Если нас возьмут прямо в воротах – значит, всё было зря, загремим на нары, возможно, пожизненно. Ты должен сыграть роль достоверно, усыпить бдительность врагов. Хотелось бы не облажаться. – Старался приободрить, внушая как значима его роль.
В машине Анархист судорожно сглатывал – видимо, подташнивало.
Малышев молчал с каменным лицом, положив крепкие загорелые руки на руль.
В его молчании ощущалось осуждение, адресованное мне – командиру.
Мы высадили Зиму и Герку возле остановки. Я вышел вслед и, рванув Германа за рукав, прорычал: