Там, в тех далеко оставшихся годах, наследство, которое не износить – и от которого нельзя отказаться.
Где бы знатное выбрать родство –
то не нашего рода забота.
Нет наследства. И нет ничего,
кроме старого жёлтого фото.
…
И колхозы, и голод, и план –
всё в себя утянули, впитали
эти чёрствые руки крестьян,
одинакие чёрные шали.
Поразительно: на скудной почве полунищенского существования, в забытой богом глуши явил себя миру не чертополох укора, но "трава молодая" некрикливой, светлой и жертвенной любви к родной земле, к горькому своему Отечеству.
В безнадёжно-безрадостном 1996 году написано Сырневой стихотворение "На картину А. Веприкова "Синь и золото":
Корка хлеба ржаного, стакан молока –
и от этой ничтожности сытость была,
словно чья-то не зримая нами рука
клала что-то ещё на пустыню стола.
…
Нет в России пустот, позабытых полей,
всё надстроено здесь до великих твердынь.
И на месте пропавшей деревни моей –
синь и золото, Саша, берёза и синь.
Видно, так и завещано нам выживать
на холодной земле, на пожухшей траве –
извлекать из пустот, в пустоте вышивать
по начертанной Богом незримой канве.
Журавлиная к Северу тянется нить,
отступает зима, торжествует весна.
И щедрот иноземных к нам некуда лить,
ибо чаша была и осталась полна.
О, сколько найдётся доморощенных поборников "цивилизационных ценностей", готовых смешать автора процитированных строк с размокшей просёлочной глиной за смертный, с их точки зрения, грех: идеализацию "этой", чужой им страны "пустот" и "позабытых полей"!.. Их, живущих желчным уязвлённым умом, ищущих во всём выгоду-потребу, доводит до бешенства одно предположение, что возможно "в пустоте вышивать по начертанной Богом незримой канве"; пугает проклятый "особый путь", кондово-квасной; повергает в ужас классическая тютчевская заумь, проросшая на иной уже, русско-советской почве... "Эта страна" – нищая, полудикая, деспотически-рабская – и вдруг "чаша была и осталась полна"?
Поэтический мир Сырневой, исполненный тайны, объёмный, многомерный, почти никогда не находится в покое. Статичность – даже в созерцании, тихом, идущем от "поляны в бору" и "муравейника в овраге" – чужда ему. Этот мир тревожен, и та же незримая рука, что кладёт что-то на пустыню стола, не позволяет ему забыться, застыть, постоянно "раскачивает" его.
Лето в разгаре, и странен союз
солнца и холода. Сердце щемит.
Вздрогнет под ветром черёмухи куст,
вытянет ветви и прошумит.
Клонится бледный берёзовый строй,
Кроны трепещут, свиваются в жгут.
Шелест и шум по равнине пустой
ходят – и места себе не найдут.
Итак, раскачаны все основы, "равнина земли" и "воздух тяжёлый", дольнее и горнее... В этом непокое, в этой "раскачанности" заведомо ненужным видится всё мелкое, суетное; и в то же время проступает крупно, становится понятным – главное, необходимейшее.
Разумом здрав ли, нормален ли тот,
кто этой скудности счастьем обязан?
Поздно гадать, ибо сей небосвод
серым узлом надо мною завязан.
И это снова – колыбель. Крохотная зыбка из деревенского дома, выросшая до размеров Вселенной. И не важно, что перевязь колыбели завязана "серым узлом". Он, этот серый узел, куда надёжнее других, более броских и изощрённых.
Пусть перед ветром земля распласталась –
спи, моя дочка, бесстрашно: на свете
нам колыбель неплохая досталась,
дом наш качает неистовый ветер.
Женское, материнское начало зримо проступает в поэзии Светланы Сырневой: дом, тепло, колыбель... При том, что лирическая героиня стихов Сырневой – русская женщина. А это – дорога трудная, судьба особая.
Выдаст тебе родина суглинная.
Вывесит у колыбели самой
Право быть печальною рябиной,
Право быть бессильной и упрямой.
Здесь – кротость держит за руку тихое мужество, и вместе они хранят не только внутреннюю свободу, совестливость, личное достоинство, но и – род, родину, страну.
Сгодится Отчизне в тот час её чёрный,
когда ни сказать и ни крикнуть иначе,
как только лишь выпрямить стебель упорный
и, молча поднявшись, себя обозначить.
У Сырневой трава, "чей короток век, но выносливы корни", так естественно, ненатужно вырастает до неотменимого поэтического символа, олицетворяющего не только личную, женскую судьбу, но само существо, сам смысл русского духа. Сонму сомнительных "естественных прав" здесь спокойно и осознанно предпочтено одно, такое понятное и непридуманно-естественное "право прожить с травой наравне – и ни в чем не раскаяться".
У Светланы Сырневой нелепо было бы спрашивать, ходит ли она в храм: её поэзия православна по своей глубинной сути. Она совестлива и честна, чиста и милосердна, умеет повести уставшую от невзгод земных душу к терпению и мужеству, к светлой надежде. И при этом – по-матерински участлива ко всему тому, что, формально находясь за пределами христианского вероучения, по существу ему очень близко, родственно.