В другом случае (в другом стихотворении того же предсмертного цикла) два слепых мудреца, топча друг друга по ногам, глубокомысленно замечают, что в мире "что-то есть", – а они-то думали, что только пустота.
Лучшее выявление этого двуединого бытия-небытия – "Деревянные боги", чудом удержавшиеся в протезе искалеченного солдата:
"Он слушает скрипы пространства, он слушает скрипы веков. Голодный огонь христианства пожрал деревянных богов".
Разумеется, Кузнецов не был противником христианства. Напротив! В 1998 году по благословению Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия II перевёл на современный русский язык и изложил в стихотворной форме "Слово о законе и благодати" митрополита Илариона, за что получил премию. И даже чудесным образом собирал вокруг своих книг читателей, чаявших возрождения русского народа через православную церковность…
Но слушал поэтическим сердцем – скрип деревянного протеза, внимал голосам древних богов, гибнущих под напором победоносной цивилизации.
Три горячих точки язвят его душу на этом пути.
Осознание пустоты, таящейся под кипением умственной жизни.
Осознание нависающей над нами катастрофы.
Осознание обмана во всём том, что мы наследуем в мире.
Естественно, высказано это с вызовом:
Звать меня Кузнецов.
Я один.
Остальные – обман и подделка.
Естественно, осознание этой подделки не мешает лирическому герою действовать с должным упоением в нормальных жизненных ситуациях (например, в любовных встречах). И не мешает играть роль центральной фигуры в зреющих объединениях русских патриотов.
Но это уже другой сюжет.
Александр НЕСТРУГИН СТОЯНИЕ У КОЛЫБЕЛИ
Светлана Сырнева. Белая дудка. Стихи. – Киров: О-Краткое, 2010 (Антология вятской литературы, т. 13).
Здесь, понять всё сущее торопясь,
в ковылях бродя, застудясь в метели,
безотчётным слепком душа снялась
с неуютной русской своей колыбели…
Светлана СЫРНЕВА
Поводом к написанию этих заметок явилась новая книга Светланы Сырневой "Белая дудка", вышедшая в конце прошлого года в серии "Антология вятской литературы".
Начало творческой зрелости Светланы Сырневой пришлось на вторую половину восьмидесятых годов прошлого века. Это было время похожей на чуму горбачёвщины. И молодая вятская поэтесса с редкой художественной силой обозначила свою гражданскую позицию в смутное время:
Из чего я росла-прозревала,
что сквозь сон розовело?
Скажут: обворовала
безрассудная вера!
Ты горька, как осина,
но превыше и лести, и срама –
моя Родина, самая сильная
и богатая самая.
Да, это те самые сырневские "Прописи" – ныне знаменитые. А тогда – просто вырвавшиеся из сердца горькие строки.
В пеших далях деревья корявые,
дождь то в щёку, то в спину.
И в мои сапожонки дырявые
заливается глина.
…Нас возьмёт грузовик попутный,
по дороге ползущий юзом,
и опустится небо мутное
к нам в дощатый гремучий кузов.
"Прописи" явили отечественной словесности большого русского поэта, до конца определив творческую судьбу автора: быть поэтической плотью и кровью своего народа, его голосом и плачем, его волей и надеждой. Они же сделали Светлану Сырневу чужой для отступников и разрушителей, для либеральных изданий и издательств.
Первая московская книга – в два печатных листа, тетрадочного формата – вышла у Сырневой только в 2006 году в серии "Новые стихи". А выходившие до того в Кирове-Вятке поэтические сборники – тоже скромные по объёму, небольшими тиражами – стали радостью для немногих: большая читательская Россия их не увидела.
Однако "Прописи" – не есть вся Светлана Сырнева. Обострённая социальность, сердечная забота о родной земле и хранящих её людях – важная, характерная, можно сказать, родовая черта русской поэзии. Но ею поэзия русская не исчерпывается, и не случайно в давнем споре её ценителей и исследователей Некрасову нередко противостоит Фет.
Мне нравится не то, что чист
простор, куда ведёт аллея,
а то, что с крыши снег навис,
себя и ближних не жалея.
Ещё он стужей окружён,
но нынче капля камень точит.
Мне нравится, что он тяжёл
и упадёт, когда захочет.
Какие классически-точные, исполненные высокого смысла и щемящей поэтической тайны, тончайшей ковки лирические строки!
Диапазон сырневских творческих исканий в рамках классической традиции столь широк, поэтика столь самобытна, а мироосмысление столь глубоко, что впору говорить о некоем феномене осознанного укоренённо-природного русского стоицизма. О явлении, которое я бы рискнул назвать "лирическим стоянием у колыбели" – по аналогии со знаковым стоянием русских войск и их супротивников на реке Угре.
В строках, вынесенных в эпиграф этих заметок, ключевыми являются слова "здесь" и "колыбель".
Что же такое сырневская "колыбель"?
"Словарь русского языка" С.И. Ожегова даёт два общепризнанных значения этого слова: род небольшой кровати, в которой укачивают ребёнка; место возникновения чего-нибудь (колыбель свободы).
Мне же сразу вспоминается родительский дом. Горница, где в выпирающую из невысокого потолка матицу вбит самодельный, выкованный местным кузнецом-умельцем штырь с вращающимся металлическим кольцом, к которому крепилась перевязь. А на ней – лёгкая деревянная ладейка – люлька, зыбка, колыска: у неё много корневых, народных названий, и все правильные, точные. Эта покачивающаяся крохотная рукотворная вселенная и была колыбелью; и таких вселенных, то уносящих дитя в перехватывающую дух высь неведомого мира, то счастливо возвращающих к материнскому теплу и свету, немало было прежде в деревенских домах...