И узду, и гужи, и супонь, и хомут
На заморскую упряжь.
И не заставляли
Ни пахать, ни возить...
Даже стойло сломали.
Мол, живи, как мустанги на воле живут.
А она захирела.
То ль корм был не в лошадь,
То ль повадилась ласка пугать по ночам
До кровавого пота.
Но только все тоще
Становились ее неподвластные мощи
Конским знахарям, экспертам и колдунам.
И позвали тогда мужика.
Он с похмелья
Посмотрел на родимую ладу свою,
Намешал из травы то ли пойла, то ль зелья
И добавил словцо в переводе, как шельма:
— Что тебе... не живется-то в ихнем раю?
Лошадиная морда уткнулась в ладони,
Пробежала по коже счастливая дрожь...
Торгаши улыбались мужицкой персоне:
— Ну теперь все о'кей!
Суперлайнер обгоним!
Но мужик озверел:
— Нет уж, дудки! Не трожь!
РАЗГОВОР С ДАНТЕ НА ПЛОЩАДИ ВЕРОНЫ
Старый двор в неослабном сплетении линий,
Словно взяты в полон небеса и земля.
Я глазами ищу: где он — вещий Вергилий,
Кто меня уведет на все круги твоя?
Ты стоишь, преклонившись пред силою тленной,
Узнавая в ней вымыслы ада свои.
И застывшие очи, как вопль Вселенной
О спасительной силе великой любви.
Но безмолвны уста, и молчит твоя лира,
Что когда-то была выше тронов и лир.
Или ты оградился от грешного мира,
Иль тебя оградил от себя этот мир?
Рядом нет даже тени твоей Беатриче,
Нет возлюбленной сердца, а только бетон,
Да реальности новой слепое обличье,
Да все адовы круги последних времен.
* * *
Портреты лип на фоне снегопада
Хранят медлительность заброшенного сада
И обреченность позднего листа.
И что-то из того, что нам совсем не надо
И без чего вся наша жизнь пуста.
В движении замедленном и сонном
Плывут над городом заснеженные кроны —
Небрежных рук задумчивый каприз.
И чей-то взгляд чужой и отрешенный
Лишь омертвлял случайный тот эскиз.
В угоду вымыслу, неведомой затее
Две тени обозначились в аллее,
Едва напоминая то ли птиц,
То ли людей с одной рукой и шеей,
Но с множеством неразличимых лиц.
А снег то шел, то замирал послушно,
И, выполняя волю равнодушно,
Пытался хаос тот перебороть,
Чтоб в праздник света не было так скучно,
Чтобы слились в одно душа и плоть.
Уже рука кистей едва касалась.
И вдруг — порыв!
И сразу все смешалось.
И надо всем восстала чистота.
И ожил холст, когда на нем осталась
На фоне снегопада — пустота.
* * *
Ночные образы во сне ли, наяву ль
Жестикулируют, враждуют, суетятся,
И пьют за Родину, и вяло матерятся
Под "Санта-Барбару" и хоровод кастрюль.
Ночные образы при вспышках света фар
Похожи на зверей из мезозоя.
В извивах тел, как змеи в пору зноя,
Как в киносъемках мировой пожар.
Ночные образы в недвижимом каре
Вздымают руки и кричат победно.
И так загадочно и так бесследно
Куда-то исчезают на заре.
Но из разлома, где ни тьма, ни свет,
Где так знакомо терпят, негодуя,
Где ложками гремят, прося обед,
Гнусаво кто-то вторит: Аллилуйя!
* * *
Непрочные радости, прочное лихо.
Морозом закована речка Шутиха.
В снегах утонула деревня Отрады.
Заборы, столбы, да могилок ограды.
И все ж вопреки неладам и порухе
Гадают о счастье нежданном старухи.
И тихо светлеют угрюмые лица:
А вдруг в этот раз и взаправду свершится!
Ведь каждый из жителей горькой юдоли