Конечно, Смута неэстетична.
Все погромней, все пещерней
Время крови, время черни…
Чернь — в пушкинском смысле? Или в теперешнем, пронизанном токами кровной мести, в которую втянуты кланы… жузы… тейпы… подставляю «чужое», чтобы легче было вынести. Можно — абхазов и грузин. Чичибабин взывает к Фазилю Искандеру, допытываясь: "зачем вражда, зачем стрельба и кровь?" Ах, если бы можно было притянуть за все это к ответу подлых главарей, бесов-властолюбцев, болтунов-подстрекателей… но что-то не получается. Не в одних главарей вселяются бесы — зверь и дьявол просыпаются в человеке. Еще шаг — и Чичибабин десакрализует последнее спасительное слово… В солнечной Абхазии, в "стране души" — расправу друг с другом творят народы.
Не буду цитировать ни горькие стихи о евреях, ни до спазма доведенные строки об армянах. Финальный шаг сделан к тому народу, без которого нет нам с Чичибабиным ни поэзии, ни жизни, — к русским.
Пятнадцать лет я веровал в народ,
Забыв про то, что он ворует, врет,
Стращает жизнью нищенски убогой…
А другого народа нет. Достоевский выпутывался из этой ловушки, объясняясь в том смысле, что любить народ — не значит любить матерящихся мастеровых в переулке, а значит — любить тот идеальный образ, который… дальше требуется много слов.
Или океан слов требуется, или — немота. И немота даже выразительнее.
Самое легкое — физическая смерть. Матерь Смерть, которая навек снимет с души усталость. Чичибабин приемлет ее так же, как принимал Матерь Жизнь, каковую он не без языческого озорства именовал так: Мать Материя. Это напоминает… Тенсинга Норки, великого альпиниста, который, подымаясь на ноги после очередного неудачного штурма Джомолунгмы, не о «покорении» говорил, а о том, что гора, как любимая мать, играя, сбрасывает его со своих колен…
И все-таки больно. Не то больно, что распадается Материя и индивид возвращается в общее природное лоно. Больно, если смысл ускользает. Если слова исчезают бесследно и сны не раскрывают ничего.
Эти поздние сны не прими, ради Бога, за явь ты.
Страшный Суд подошел, а про то, что и смерть не беда,
Я стихи написал на песках мариупольской Ялты,
Море смыло слова, и уплыли они в никуда.
Я не буду торговаться с Роком, упирая на то, сколько книг оставил Борис Чичибабин, сколько воспоминаний о нем написано и сколько любви вложено резчиками в его барельеф на харьковской улице, обретшей теперь его имя.
Я процитирую Поэта… Да простит меня Борис Алексеевич, что в финале статьи о нем, — другого Поэта процитирую, именно — Тютчева, о котором думал он, "подводя итоги":
Блажен, кто посетил сей мир
В его минуты роковые:
Его призвали всеблагие
Как собеседника на пир.
Людмила Лаврова ПОКОЛЕНИЕ ПОТСМОДЕРНИЗМА ("Осколки", литературно-публицистический журнал, № 1, октябрь 2000 г., Москва)
Не получилось написать просто рецензию на творчество молодых людей, объединившихся в журнале «Осколки», тоненьком сборничке, только что увидевшем свет. Изданный на скромные студенческие гроши инициативной группой начинающих поэтов и прозаиков, он неожиданно вызвал по прочтении мысли, далекие от того, что мы еще по привычке называем литературой.
Каждый раз, когда предлагают прочесть рукопись совсем молодого автора, возникает чувство удивления, замешанное на цинизме: надо же, пишут еще! Без надежды издаться и быть услышанными, пишут, несмотря на тотальный прессинг СМИ, «употребляющих» общество, как планктон, пожирающих любую попытку социальной рефлексии. «Обработка» молодежной аудитории на этом фоне особенно агрессивна. Диктат всяческих музканалов и р/с, до тошнотворности глянцевых «Омов» — это нечто вроде кувшина для выращивания будущего умственного и нравственного компрачикоса.
Беснующиеся толпы подобных особей от 14 до 18 лет можно было увидеть в первую новогоднюю ночь 2000 г. на Манеже и Красной площади, покрытых толстым «ковром» осколков от разбитых в животном чувстве восторга десятков тысяч бутылок из-под спиртного. Массовый психоз-2000, умело инспирированный СМИ, сбил молодежь в гигантское стадо. Чему же оно так радовалось, чего ожидало? Удовольствий, жратвы, судорог случки, одним словом — кайфа?
И вот — «Осколки». Некогда Большого стиля, традиции, философии в мире потсмодернизма и постистории, в действительности симулякров. На обложке графика Василины Орловой: город без людей. Пустота. Чтобы выйти на эти улицы, требуется отвага. Антоний Падуанский проповедовал рыбам. К кому обращаться теперь? Куда пойти сегодня испытывающему искус творчества человеку? Где найти слушателей для первой робкой «проповеди»?
"Толстые" журналы — это, как правило, бастионы «своих», есть печальный опыт заинтересовать некоторые из них неизвестным именем, знаю. Издательства? Да, их много, но на глазах судьба способной студентки Литинститута, тщетно толкавшейся со своей прозой по московским издательствам и получившей в результате ценный совет. Нынче она его и выполняет с успехом: сорганизовавшись еще с несколькими, не менее способными людьми, «строгает» девушка и K° по роману в месяц, рифмуя «любовь» и «кровь» с «жареной» атрибутикой криминальных хроник бульварных газет. И за это «варево» хорошо платят и дают полосные рекламы в "Книжном обозрении". Рынок, господа!
По правде говоря, тот факт, что кто-то из нынешних двадцатилетних (и около) выбирает одиночество писателя, путь самостоятельных раздумий над собой и происходящим вокруг, с прагматической точки зрения никак не объясним. Как уже говорилось, денег это занятие не приносит, славы — тоже. Такие начинания (а у ребят есть намерение продолжать), как журнал «Осколки», скорее, отчаянный поиск единомышленников, создание определенной среды, где творческая личность не ощущала бы себя изгоем. Ведь наше общество мало того, что раздроблено и ценностно дезориентировано, его молодая часть вообще лишена какой-либо культурной почвы. Осаждаемая соблазнами богатства и успеха, с одной стороны, а с другой — "пулеметным техно" и провалами наркорая, что выбирает (кроме пепси) молодой человек, переступающий порог школы? Да и есть ли у него, по большому счету, выбор? Даже у тех, кто, по замечанию современного философа В. Кутырева, "по/д/саженный": "…Богатство… сколько дает, столько и забирает. Дает извне, а отнимает изнутри, особенно у тех, кто его «получил» — украл или от родителей… этим людям надо сочувствовать. Они — паразиты, — без корней, строятся на чужом фундаменте и со второго этажа. По/д/саженные. Большинство из них делает не то, что хочет. Это значит, живет не своей жизнью. Люди с отношениями, но без свойств" ("Разум против человека. Философия выживания в эпоху постмодернизма").
Для многих страшно это додумать до конца, но ведь придется, если хотим остаться как народ: сегодня востребовано и успешно то, что работает на разрушение, на деструкцию во всех сферах нашей жизни. Культура — ядро народного самосознания, и на нее направляется главный удар. Вот социолог Б. Грушин в полосной публикации «НГ» прямо декларирует: русизм — помеха для либеральных реформ и вхождения в мировую цивилизацию, уже вырастает (или выращивается?) новый тип личности евро-американского склада, и это благо.