— Нужно ли это нации?
— А что еще может скрепить ее? Русский человек настолько беспорядочен, настолько неорганизован, безалаберен, что необходима эта триада. Однажды на сетования священника Дудко, что, дескать, какая же Церковь была несчастная при коммунистах, мой друг Петр Палиевский ответил: "Если бы не коммунисты, она погрязла бы в грехе". Церковь должна страдать. А вот теперь, при демократии, Патриарх не смог выйти в октябре 93-го года на улицу и поднять крест между танками и Белым домом. Воспитав своего наследника Хуана Карлоса, генерал Франко знал, что Испания будет прекрасной страной. И Хуан Карлос пришел и остановил возможность взрыва. Одно его появление в парламенте — и все прекратилось. И это сделал диктатор, у которого хватило ума не ввязываться в войну с Советским Союзом. Я считаю его глубоко положительным человеком. Пиночет этого не сумел сделать. Испания — страна наиболее похожая на Россию. И там и там Наполеон завяз. И там и там была партизанская война.
— Вы смотрели фильм Никиты Михалкова "Сибирский цирюльник"?
— Я не люблю смотреть кинофильмы. Я считаю кино антиискусством. Это жульничество. Был такой анекдот: обезьяна садится печатать на машинке текст, потом он редактируется, потом приходят актеры, режиссер, ставят на свои характеры, замечательный оператор снимает все, и появляется "Прошлым летом в Мариенбаде" — модерновый, гениальный фильм. Кино — это та отрава, которая пришла, чтобы вытеснить литературу. Телевидение — тот же наркотик, на игле которого погибает сегодня население. Человек приходит после работы домой. А если он не работает, то не знает вообще, куда себя девать, он втыкается в ящик. Его обманывают непрерывно, лгут за очень хорошие деньги. Никакая пропаганда, даже геббельсовская, не могла достигнуть того, что получилось теперь. А теперь еще дальше — Интернет. Это еще один шаг — внедрение в душу. Человек живет уже виртуальной жизнью.
— Чувствуется, что вы не жалуете демократические формы правления, например, парламент.
— Парламентаризм — это вред и чепуха. Нужны Советы. Те Советы, которые могут быть единственным контактом людей. Ведь никому из депутатов, тому же Зюганову, не пришло в голову остаться в квартире блочного дома и ездить на «москвиче», ходить с женой на рынок. О чем это говорит? О том, что разрушен генофонд. Единственно совестливый человек — это, конечно, Рохлин, но его вовремя убили. Вот кто мог сгруппировать вокруг себя здоровые силы! России необходимо восстановить державный статус. До революции, в 90-е годы, когда приходили новобранцы, 40 % из них не знали, что такое мясо. Да, конечно, раскулачивание, расказачивание — все это чудовищно, а дальше?
— А дальше принялись за истребление интеллигенции. Кстати, как вы к ней относитесь?
— Я это слово ненавижу. Оно для меня ругательное, поганое слово. Я не интеллигент, простите меня. Я офицер. Я ношу на своих плечах погоны. Если бы мне было на 15 лет меньше, я пошел бы с автоматом сейчас в лес. Клянусь! Причем поворотным пунктом в оценке истинного облика русской интеллигенции было столетие со дня смерти Александра Пушкина — 37-й год. Одновременно в Октябрьском зале Дома Союзов сажали этих негодяев революционеров — радеков, троцких. И — Пушкин, 37-й год… И вдруг появились национальные святыни… "Пусть вдохновляют меня дела великих предков"… 41-й год. То был поворот к национальному самосознанию: 30 тысяч священников выпустили из лагерей. Хрущев потом все это подрубил.
— Олег Николаевич, при чтении ваших романов "Час разлуки" или "Пляска на помойке", зная немного вашу личную жизнь, я удивлялся, насколько тонка в них грань между вымыслом и правдой…
— И все-таки это чистая беллетристика. Замечательный писатель Луи Фердинанд Селин написал автобиографический роман "Путешествие на край ночи". Вот он-то себя вывернул наизнанку, да еще как! И для меня это школа. Пока же мне хватает сил только на то, чтобы быть, как на исповеди священнику. Я надеюсь, что моя проза в этом смысле все-таки религиозна. Надо быть более беспощадным к себе.
— А почему бы вам не пойти самому в церковь и исповедоваться?
— Во мне и так есть маленькая церковь. Я каждый день (пропускаю, но редко) читаю Евангелие. Многого не могу понять. Вот, например, стоят в толпе мать и братья, и Иисус говорит: "Нет у Меня братьев, нет матери — все вы Мои братья и вы Моя мать". Читаю — и как бы каменею. Евангелие — это не стекло, потускневшее от времени, это разноцветные стекла, через которые очень трудно рассмотреть, что там происходит? Господь сказал, что человек — это храм. "Я этот храм разрушу и воздвигну за три дня". Что это означает? Что тело — это храм. И вот борьба духовного и плотского — есть средоточие тела. И когда Господь сказал, что жена и муж — суть одно тело, тем не менее, когда не верящие в воскрешение инакомыслящие спросили его: "А как будет, если семь братьев умерли и каждый из них имел одну и ту же женщину, кто будет мужем ея?", он сказал: "У ангелов нет ни мужей, ни жен". То есть храм этот, если в нем духовное превалирует над плотским, возвысится и окажется там. Конечно, с этим мучительно трудно бороться. У Толстого какая шла борьба! В его окаянстве, в его старческой похоти. Ванечка его родился, когда ему было за шестьдесят! Потом он вскоре умер.
— По сути, роман "Анна Каренина" — это сага о несчастном браке.
— Со свойственным ему умением и талантом, Толстой показал, что женщине гулять нельзя "ни с камер-юнкером, ни с флигель-адъютантом, когда она жена и мать". Но вспомните великий роман Шолохова "Тихий Дон": отец изнасиловал Аксинью. С кем она только не жила: с Лескицким, с нелюбимым мужем…
— Бесконечные страдания, так пронзительно звучащие в русской литературе, — зачем же они нам?
— А затем, чтобы показать нам, как мы несчастливы.
— Но Шолохов гораздо оптимистичней, чем, например, Булгаков…
— Булгаков — это взгляд на мир с "дворянской прослойкой", а Шолохов — это взгляд изнутри всего. "Обо всем говорить хочу" — говорит Григорий Мелехов. И в этом принцип его. Ничего более значительного не было создано в русской литературе ХХ века, чем "Тихий Дон". Даже замечательный Краснов со своим "Двуглавым орлом" — не дотянул. Хотя он, быть может, единственный писатель ХХ века, который мог «схватить» это "с того берега". Странно, "Тихий Дон" здесь, а "Шумного Дона" с той стороны не появилось.
— Олег Николаевич, мне кажется, что название одного из последних романов — "Пляска на помойке" — это для вас своего рода образ духовно усекновенной России. Во всяком случае, прослеживаю связь…
— Дело в том, что история складывается так, что Россию от десятилетия к десятилетию люди стараются превратить в помойку. Она восстает против этого — в подвиге индустриализации, в подвиге Великой Отечественной войны, и она восстает в попытках возрождения. Дай-то Бог, чтобы Россия возродилась окончательно.