Второе мое потрясение произошло, когда я поступил в МГИМО и за полгода понял, что поступил не туда. Я не принял этот институт, практически ушел из него, скрывая от родителей. Начал пробиваться на отделение журналистики филфака МГУ. Я попал пацаном на прием к замминистру обманным путем. Это был академик Топчиев, химик, человек огромного роста, и он проникся моей ситуацией, написал резолюцию о переводе. Когда я пришел в МГУ, долго выясняли, какого из начальствующих Кузнецовых я сын.
Третье мое потрясение, это, конечно, ХХ съезд КПСС и студенческое движение на факультете журналистики, которое возглавлял тогда Игорь Дедков. Почти год мы держали оборону, многие из нас потом попали под наблюдение, историков просто посадили. Нас не посадили, но взяли на контроль. Когда я в 1956 году закончил аспирантуру, я получил практически волчий билет, с огромным трудом устроился младшим редактором в Совинформбюро. Смысл движения был в том, чтобы после ХХ съезда партии поменять состав преподавателей на факультете, приблизить его к современности. Для меня это движение тоже было этапным в жизни. Некий рубеж, он и определил период моего либерализма, когда меня, как и всех захватила борьба с культом личности.
Следующее потрясение — это снятие Хрущева, я его пережил тяжело. Затем постепенно пришло осознание русской национальной проблемы, осознание исторического пути России и мое размежевание с теми силами, с кем был близок после 1956 года.
Ну и, конечно, рубежом был 1991 год — новая буржуазная революция в России. Я ее до сих пор не принял. Но понимаю, что уже прошлого не вернешь, и надо находить новые возможности и для русской литературы, и для самого государства, и для каждого из нас. В нашем институте я попытался построить работу по законам нового времени, с тем, чтобы спасти институт. И я эту задачу, как мне кажется, выполнил. По убеждениям я — советский человек, а дела вел уже по законам рыночного времени. Может быть, эти новые условия работы были бы и неплохими при условии, чтобы страна без революций вышла на них под руководством Коммунистической партии. Я убежденный сторонник китайского пути, и уверен, Китай еще докажет всему миру преимущества социализма. Никогда не могу простить Горбачеву его предательства и киселеобразного поведения.
— Феликс Феодосьевич, Вы родились в Тотьме. На русском Севере примерно в те же годы родились и Василий Белов, и Николай Рубцов, и Ольга Фокина, чуть пораньше фронтовики Сергей Орлов, Федор Абрамов, Александр Яшин, Сергей Викулов, чуть попозже Владимир Личутин. Северная дружина. В литературе заговорили о вологодской школе, шире — о северной школе. Откуда вы все так внезапно взялись, из каких глухих углов повылазили? А потом, после Личутина, ни одного яркого всероссийского имени. Откуда затишье?
— Прежде всего — яркий народный язык. Сохранившийся в мои годы еще на Севере и исчезнувший ныне. Места наши были на столетия законсервированы от вражеских и иных нашествий. Туда почти не проникала цивилизация. Еще на моем веку ходили бабы в кокошниках. Север был своеобразным резервуаром языка. А литература — это прежде всего язык. Кстати, такая же история была с югом России, с Доном, откуда родом Шолохов и вся донская рота, и тот же Солженицын, и последним Юрий Кузнецов. А во-вторых, это связано с ощущением гибели народной деревенской цивилизации. Видимо, этот каток по центральной России прошел раньше. И вот как реакция на трагедию возникла наша северная литература. А то, что последние лет двадцать нет никакого яркого пополнения, так где оно есть? Как бы ни раздували все эти нынешние Букеры и Антибукеры, ничего мощного пока не видно... Эпоха перестройки русской литературе пока что ничего не дала. Это более глубинный вопрос: что случилось, почему Россия замолчала? Опустились руки?
— Вы, значит, признаете наличие духовного, культурного кризиса в русской культуре?
— Я считаю его очевидным. Глубочайший духовный кризис, равного которому, может быть, у нас и не было. Беда в том, что и сказать об этом почти некому. Тусующаяся публика считает, что сейчас пришло время расцвета. Они танцуют и веселятся, как на "Титанике". Сплошная бесовщина.