* * *
Мука для гостей подчас — эти квартирные собаки. Экспансивные, назойливые от квартирной скуки (скучна гарнизонная жизнь, да-с), они лезут, лижут, хватают и слюнявят все на тебе — и не оттолкни… Руки у тебя связаны каким-нибудь серым в светлых перышках (или наоборот) спаниелем, амикошонствующим до безобразия; вдобавок он линяет, этот спаниель, весь ты в шерстинах неопрятных и собачьем запахе, пытаешься говорить о чем-то с хозяйкой, неудовольствия не выкажешь, нужен такт — хотя такта этого ни у хозяйки, ни тем более у спаниеля в помине нету. Но, оказывается, и говорить-то ни о чем, кроме как об этой собаке, нельзя. Хозяйка, должно быть, думает, дура, что ты и в самом деле очень соскучился по братьям нашим меньшим, вон как треплешь и играешь; но у тебя-то одна всего и препротивная забота — чтобы этот слюнявый и развязный не ухватил зубами за руку или не допрыгнул, не лизнул, воняющий псиной, прямо в губы… и говорит с сочувствием — и не тебе, а псине, оказавшейся к тому ж еще и сучкой: "Это она еще не оправилась, устает быстро, чумкой только что переболели мы… так боялись мы, боролись, папины баксы употребили на заграничное лекарство одно, папины связи — еле выжила… И я уже два раза водила ее гулять, но, знаете, ненадолго, не окрепла она еще у нас, не вполне…" Какая еще чумка, с отвращеньем думаешь ты, руки у тебя обслюнявлены, на брюках и ковре клочки линялой шерсти, псиной разит, тебе гнусно, но вроде уж и рад, что хозяйка вот здорова, холена, не так уж и заразна, значит, эта чумка, — а на улице вполне просохший асфальт, весна теплая, детишки вовсю человеческие бегают, орут, а собаке, видите ль, еще нельзя…
Но шутки-то шутками, а города наши постперестроечные, грязные и облупленные, с полуразрушенными системами жизнеобеспеченья, на три четверти состоящие, по западным меркам, из трущоб, — они стали еще вдобавок огромными собачарнями… Одиночество, отчуждение, страх квартирный — все это можно бы понять. Но кто скажет, кого больше в нашем нынешнем совковом "государстве без границ" — домашних собак или бездомных детей? Голодных пенсионеров или откормленных собак? И кто она, собака, — друг человека или его конкурент? И что нам теперь делать с этим своим сверхгуманным — помимочеловечным — собаколюбием?
* * *
Наркоманы, "дети Ельцина". Вот подминающий всех нас недуг, который презирает все социальные перегородки, с одинаковой бесцеремонностью вламываясь и в «хрущобы», и в особняки "новых русских", и в засекреченные, как правило, от быдла роскошные апартаменты ожиревшей на взятках всякого рода «реформистской» номенклатуры. Вот, казалось бы, насущнейший предлог для объединения, для общего действия, одна боль на всех. У административного «бомонда» — силовики, средства, агитпроп, у полукриминальных, пусть нуворишей, — средства и возможность контролировать "черный рынок", хоть отчасти отслеживать «наркопути», у простонародья — массовость в контроле за потреблением «дури», а значит, и тьма следов к ее поставщикам… Только взяться номенклатуре, организовать, связать все воедино — своему же авторитету к тому же в немалую прибыль (да и не только в этой, но и в других, действительно общих проблемах).
Не могут.
Не хотят, потому что не могут. Не могут, потому что не хотят. Почти полное отсутствие созидательного начала и исторической воли у этой новой — целиком, считай, вышедшей из продажной старой партструктуры, — демноменклатуры. Не хотят и не могут, совсем утратили способность думать даже о своем (не говоря уж о других) завтрашнем дне — разве что о сегодневных кадровых перестановках, о междоусобной грызне и возне, толкотне у корыта. Совершенно разучились думать сообща, в ближне- и среднесрочных, хотя бы, интересах собственного же сословия, — хотя каждый из них в отдельности вроде бы умен, хитер и энергичен. Обманываются как могут этим "вроде бы", хапают втихомолку и жируют, не в состоянии даже о своих детях и внуках по-настоящему (а не в баксах) позаботиться — отравленных и искалеченных сызмалу не только наркотой, но и растленным телевиденьем и такой же преступной прессой, масскультом, всяческим "все дозволено", да и родительским самомненьем и цинизмом не в меньшей степени тоже. Да еще и не отказывают себе в весьма сомнительном (и подчас забавном со стороны) удовольствии прочитать нотацию об «уме» тем, кто видит дальше их и с ответственностью предупреждает о близкой катастрофе… Из всех временщиков, какие бывали на Руси, эти, пожалуй, самые недалекие, на уровне "душки Керенского": ведь если «семибоярщина» первой русской Смуты предавала страну, будучи все-таки под угрозой оружия, то эти-то творят нынешний беспредел вполне-таки добровольно и «сознательно» — обрушивая на себя же (и на свой народ) всю неимоверную тяжесть российской истории, ее возмездия… Но откуда им, с их ВПШ (Высшая партийная школа. — Прим. авт. ) знать отечественную историю, тем более — думать над ней…
А меж тем и "дети Дауна" поменяли у нас папашу — сколько их, несчастных, родилось в результате одной только ельцинской «реформы» водочной монополии, кто скажет? А других — от сонма забытых было уже болезней, "болей, бед и обид", от деградации и развала народной, великими трудами построенной системы здравоохранения? Некому ответить на этот вопрос, главный статистик сидит в тюрьме — за мошенничество многолетнее…
А наш «всенародноизбранный» многодетен, что и говорить. От алиментов не спастись.
* * *
В ресторане московского «Метрополя» танцуют, да так ловко и, ей-богу, красиво, свободно… сильная вроде бы и ловкая у нас молодежь, рослая. Смотрит:
— Еще б работать умели — цены бы им не было…
* * *
Старухи на скамейке свадьбу недавнюю обсуждают, «молодых» — уж больно несходные: он-то тихий, воды не замутит, а она… "Крым и рым" (Нарым?) прошла, скольких переменила; уж и в город уезжала, вернулась — крашеная, выщипана, слова доброго не услышишь, насмешки одни да бойкий мат.