Благодатью осиянный
Доктор Войно-Ясенецкий
Отче праведный Лука,
Гений гнойной хирургии
И архиерей при этом.
Дух сурового монаха,
Ум и руки мудреца.
Вам глаза проплавит светом
Образ чистой панагии.
Нож пробьет единым махом
Ваши гнойные сердца.
(обратно)
Борис Сиротин “ПУСТО И СТРАШНО БЕЗ ВАС…”
1. К о п ь е
О Господи, время так тяжко идет,
Людей под себя подминая,
Людей под себя подправляя, но Тот,
Стоящий у самого края
С тяжелым копьем в отвердевшей руке,
Не сдвинется с места, хоть кровь на виске.
Его оттеснили на край, за спиной
Лишь бездна, где тучи — горою,
Но ворогу с этой полпяди родной
Вовеки не сдвинуть героя.
А коли сдается вдруг слабая плоть,
То спину ему выпрямляет Господь!
…Сказали, что умер, и там, вдалеке, -
Мираж, мол… Что умникам скажешь…
Но я ощутил вдруг в дрожащей руке
Копья непомерную тяжесть.
Не он ли, боец, изнемогший в борьбе,
Копье это передал мне и тебе!
…А взял он с собою в посмертный ковчег
Все помыслы века — по парам…
……………………………
Как ныне сбирается вещий Олег
Отмстить неразумным хазарам.
Конь роет копытом — взлетает земля,
Подковой убита подлюка змея.
2. Т о с к а
Мой Вам звонок в поздний час
Был словно исповедь на ночь.
Милый Вадим Валерьяныч,
Пусто и страшно без Вас.
Жил в Переделкине я,
Голос наставника слыша.
Был он, конечно, не свыше,
Но с высоты бытия.
Все здесь — деревья, цветы,
Птицы, их свисты и трели —
С той же земной высоты
Мне и сияли и пели.
Как же приеду теперь,
В трубку спрошу о здоровье?..
Словно захлопнулась дверь
Передо мной в Подмосковье.
Но отомкну, отопру
Памяти светлой словами,
И на юру, на ветру
Буду беседовать с Вами.
Там Вы сейчас не один,
В травах небесного поля:
Помолодевший Бахтин,
Юноши Леша и Коля.
И будет так, как моя
Просит строка, не иначе:
Вы, в этих высях, и я,
Вас окликающий плача.
Февраль, 2001
Самара
(обратно)
Виктор Потанин "Я ПИШУ ИСТИННУЮ ПРАВДУ" (Документальный рассказ)
Эти слова в заголовке принадлежат Ивану Трифоновичу Твардовскому — брату поэта. Семья у Твардовских была очень большая. Самый младшенький в семье — Василий. Рос он всеобщим любимцем. Но жизнь ему выпала трудная, горькая, полная печалей и испытаний. Недавно я узнал, что Василий Трифонович Твардовский лежит в безымянной могиле на одном из курганских кладбищ. Конечно же, новость меня потрясла. Но расскажу все по порядку…
Как-то, встречаясь с читателями, я услышал такой вопрос:
— Виктор Федорович, вы считаете себя настоящим поэтом?
— Что ты девочка! Я уже давно пишу прозу, а настоящих поэтов в последнее время было немного — Есенин, Рубцов, Твардовский…
— А вы видели Твардовского? — не унималась девочка.
— Видел, но никогда об этом не говорю. Считаю, что не имею права…
— Как интересно! — восхитилась наивная школьница, а мне стало грустно. Эта девочка даже не знает, что стихов я не пишу, а сочиняю что-то другое…
А на следующий день я уезжал в Москву и радовался дороге. Моя радость от того, что в поезде я отдыхаю. Действительно, в купе среди чужих и случайных людей можно от всего отключиться, забыться, а потом привести свои мысли в порядок. В последние годы я живу суетливо, бездарно, гоняюсь за какими-то жалкими заработками, которых еле-еле хватает на хлеб. О милый, чудный и долгожданный капитализм, ты же в упор стреляешь в нашего брата-писателя и тебе нет дела до наших несчастий… Впрочем, я немного отвлекся. Так вот, я стоял тогда у вагонного окна, вглядывался в природорожную даль, а душу томили строки:
Пора! Ударил отправленье
Вокзал, огнями залитой,
И жизнь, что прожита
С рожденья,
Уже как будто за чертой…
Ну конечно, вы уже поняли — это снова Твардовский. А потом я увидел его глаза… Стучали колеса, мелькали перелески и припорошенные снегом пригорки, оставались позади сиротливые полустанки и какие-то обугленные от времени строения, а я вглядывался в эти глаза. Единственные во всем мире, неповторимые, пронизанные древней, ослепительной синевой. И вот теперь эта синева, это молитвенное сияние взяли меня в долгий счастливый плен, и я все вспомнил, так живо представил, точно это случилось вчера, а может, даже сегодня…