Пустота, обнаруживаемая в пространстве "конструкции", и есть искомая "оглушительная ясность". Все остальное — изобретательная абракадабра. "В менделиц Таблеева закон". В данном случае — игра слов. Иногда это абракадабра, сконструированная по методу центона (игра цитат): "Гений твой не может быть измерен. С южных гор до северных морей ты себя навек запараллелил с необъятной родиной моей!" Тут цитаты выставлены напоказ. Иногда абракадабра невзначай параллелится с играми других парней того же прикола. "Так Зимний был захвачен нами. И стал захваченным дворец. И над рейхстагом наше знамя горит, как кровь наших сердец!" Салют от Дмитрия Александровича Пригова! Еще пример: "Древесный вечер. Сумрак. Тишина. Расшатанные, длинные коровы. Их звать никак, их животы багровы, и ихний кал лежит, как ордена". Привет от Сорокина!
Вот, однако, чистое попадание, без приветов со стороны:
Кто-то хотел бы, как дерево, встать у дороги.
Мне бы хотелось, как свиньи стоят у корыта,
К числам простым прижиматься, простым и убогим,
И примитивным, как кость в переломе открытом.
Хорошо сказано. Не хуже, чем в том анекдоте, где две монахини задумчиво беседуют на закате:
— Нет, что там ни говори, мать Манефа, а кость в ём есть…
Извлечена мною сия кость из книги Александра Еременко "Горизонтальная страна". — М., 1999.
"ГЛАЗА ТАРАЩИТЬ, КАК НА БОЖЕСТВО…"
По части юмора ему нет равных. Все — от лица глубокомысленного охламона, причем специально объяснено — для историков: "Инакомыслие причиной, чтоб называться дурачиной", и для литературных критиков: "По ходу действия герой становится антигероем". Этот наш герой-антигерой — современный Козьма Прутков, с важным видом изрекающий банальности и с дурацким видом брякающий то, о чем другие говорить стесняются. Интонация — та самая, жемчужниковско-толстовская: "Что крысы составляют большинство, что верховодят между прочих тварей на всех концах обоих полушарий — не есть ли здесь природы торжество?" В нос шибает крысиный дух, а дух мудреца при этом обращен не ниже, как к сути вещей, загадке бытия и высшему закону природы.
Зная эту кодировку, можно оценить мироконцепцию типичного сегодняшнего человека, который живет в такой дыре, как московское Чертаново, страшится грядущего Хама и притворяется сумасшедшим, чтобы не переродиться в "ничтожный овощ", то есть не стать, как все.
Если он говорит, что Бога нет, — значит, тайно на Бога надеется, хотя вспоминает его только как скоморох или юродивый. Если он говорит, что ему снится Русь Святая, и непременно с ангелочками, то будьте уверены, что, славя ее неприступность, он попросит у нее опохмелиться. Он вспоминает и Русь Советскую: "желая быть с народом заодно", распахивает окно, чтоб, как бы между прочим, "поклоны класть крестьянам и рабочим". О распаде Союза он скорбит так: "За оставшееся время на одну шестую часть насмотреться б всласть".
Разумеется, такого парня трудно представить себе на любовном свидании. Разве что в облике "законченного идиота, что выбрал посох и суму" и прельстился "калекою убогой, двуногой и двурукой, все равно". Однако все, что говорит этот хитрец, надо понимать наоборот, и, стало быть, в глубине тут следует предположить душу страстную и романтическую. И даже изысканно-щегольскую в чувствах. Только прикрыто все будет — ради безопасности — родной грязцой.
Итак, свиданье близится.
Излишество, пустое щегольство —
дождливым днем блуждать по перекрестку,
на скотный двор взирать сквозь занавеску,
глаза таращить, как на божество —
на бабу с воза…
Внимание! Сейчас в бабе проглянет неземная красавица:
…на бабу с воза, по колено в грязь
забредшую, подобно индианке.
Есть нечто в древнем облике крестьянки,
невиданное мною отродясь.