Снова в жилах играет вино.
Вот лечу в электричке разбитой,
Замелькали поля за окном.
Бомж, роднею и богом забытый,
От щедрот угощает вином.
Пей, бродяга! А что остается
В наших адовых снах наяву?
Жизнь над нами жестоко смеется,
А дерьмо, как всегда, на плаву.
Вон какой-то залетный мессия
Выправляет расейский изъян.
Ты не верь ему, матерь Россия,
Для мессии он слишком румян.
Мы с тобою худые, босые,
Нам не светят борделей огни.
С перепою болеет Россия,
Не кончаются смутные дни.
* * *
Вдыхая дымы жертвенных костров,
Ворчит Перун ревнивыми громами.
Пронзая плевы ангельских миров,
Астральный звон плывет над шеломами.
Небесный лепет юного ручья
Явила в мир разбуженная Ева,
Слепой гусляр на струнах бытия
Свивает нить былинного напева.
Кочевник ветр ласкает облака,
Вплелись века в речные переливы...
Колышет челн незримая рука,
И смерть легка, как сон под сенью ивы.
* * *
Заря заснегирила
Январские снега,
Хмельной старик Ярило
Свалился за стога.
Зима на тройке ночи
По полю — к небесам...
Морозный колокольчик
Искрится по лесам.
Тиха моя обитель
Над бездной ледяной,
Сюда на вьюжных нитях
Нисходит Рай земной.
Бредут меж сонных елей
И трепетных берез
Сладкоголосый Велес
И пламенный Христос.
ЗАКЛИНАНИЕ
Сметая стаи Чернобога
О, Русь — Побуда, — воспари!
Я видел новый день Сварога
В горниле утренней зари.
Звенели радужные струны,
Орлили юные ветра,
И Коло — ярый сын Перуна,
Сияло рано руной Ра.
Владимир Бондаренко ЧЕЛОВЕК-ЛЕГЕНДА
Мне довелось в жизни встречаться со многими уникальными людьми. Один из них — Альфред Хейдок, русский писатель, мистик, друг Николая Рериха, белогвардейский офицер, прошедший с бароном Унгерном всю Монголию, отказавшийся уезжать в 1945 году в Америку или Австралию, предпочтя сибирские лагеря… Он прожил долгую и по своему счастливую жизнь. Я с ним познакомился еще совсем молодым критиком, историком литературы. Это был человек-глыба. Массивный. Основательный. С огромной палкой в руках. Почти слепой. Он всегда излучал уверенность и знания. Я пришел в восторг от его увлекательных мистических приключенческих рассказов. Умудрился написать о них еще в семидесятые годы в "Советской России". Пожалуй, я был первым и последним, кто в советское время писал о нем в центральной печати. Вскоре в ЦК КПСС поступил донос некоего профессора Петрозаводского университета Леонида Резникова. Стукач поразился, как это можно в партийной центральной печати воспевать прозу белогвардейца-эмигранта. Резников был уверен к тому же, что я хвалил рассказы Хейдока, не читая их, ибо, как сообщил доносчик, нигде в советских открытых фондах и библиотеках книг Хейдока нет. Он и предположить не мог, что почтенный старец спокойно проживал после лагеря в Казахстане. И даже продолжал писать и изредка печататься в местной печати. Мне Альфред Хейдок передал множество своих тетрадей с рассказами и эссе. В годы перестройки, знаю, что-то выходило на его родине, в Латвии, что-то — в Сибири. Я сам помог издать несколько рассказов, но по-настоящему он так и не был открыт читателю. Для латышей он оказался чересчур русским. Для демократов — тоже. Для левых — белогвардейский офицер, воспевавший походы Унгерна. Для православных — чересчур погруженный в рериховскую живую этику. Но уверен, когда выйдет томик лучших его рассказов, мы увидим ни на кого не похожего, блестяще владеющего сюжетом, умело сочетающего тонкую мистику и знание жизни, по-настоящему любящего Восток, но при этом остающегося истинно русским писателя.